Алексей Казарновский. ПОСЛЕВОЕННАЯ ПОЭЗИЯ

Послевоенная поэзия

Война – событие сверхмасштабное, оказавшее радикальное влияние на все аспекты жизни, в том числе на литературу. Что же происходило после нее в российской поэзии?

Прежде всего, как определить «послевоенный период» как таковой? Ясно, что речь идет об отрезке времени начиная с 1946 года. Не очень понятно, где он кончается… В это время живут и творят многие поэты разных поколений (поэты Серебряного века, поэты, которых принято считать поэтами военного периода, шестидесятники), но время расставляет акценты и меняет их.

Начало послевоенного периода – в сущности, продолжение или эпилог периода военного. Военная тема продолжает доминировать, и на авансцене прежние звезды поэзии. Это Твардовский (после войны написаны: «Я убит подо Ржевом», «В тот день, когда кончилась война»), Симонов, Сурков, Берггольц, Алигер, Долматовский, Фатьянов. Я не случайно в ряду «чистых поэтов» называю и тех, кого мы воспринимаем прежде всего как поэтов-песенников. Поэзия и песня всегда шли рука об руку, в зависимости от контекста времени то расходясь, то сближаясь. Место песенной поэзии, как и самой песни, – массовая аудитория. В военное и ранее послевоенное время ситуация кардинально отличается от, скажем, Серебряного века с его элитарной поэзией. Здесь прежде всего востребована ориентация на широкую аудиторию. В условиях общенациональной беды народ сплочен и выступает как выраженная общность – «мы». Грубо говоря, в этих условиях не до отдельного индивидуального «я» с его рефлексиями, не до элитарных изысков. Время само по себе достаточно пафосно и трагично, чтобы не искать изысканных форм и острых сюжетов в утонченностях сугубо личных переживаний. Хороший пример разности восприятия массовым слушателем поэзии и песни есть в мемуарах А. Городницкого. Поясняя, почему он пришел к авторской песне, А. М. пишет, что в той среде, в которой он оказался, работая геологом после института (там были преимущественно бывшие заключенные) стихи воспринимались как выражение слабости, а к песне было совершенно другое отношение. Путь поэзии к массовому слушателю лежал через песню.

Между тем элитарная поэзия, отступив на второй план, никуда не делась. Писали в это время Ахматова и Пастернак. Снова появляется в литературе Николай Заболоцкий.

Переломным моментом, конечно, стала смерть Сталина и последовавший за ней ХХ съезд.

В это время выходит на авансцену будущее «поколение шестидесятников»: Евтушенко, Рождественский, Ахмадуллина, Вознесенский, Кушнер, Окуджава, Бродский, Ваншенкин.

Особое место занимают фронтовики-шестидесятники: Ваншенкин, Левитанский, Давид Самойлов, Окуджава – зачинатель авторской песни. Они – мостик, соединяющий новый период с предыдущим. Им принадлежит, в частности, заслуга переосмысления войны уже не как подвига и трагедии народа, а как некоего грандиозного личного опыта. Тут наблюдается смещение фокуса поэзии назад от «мы» к «я». Это в свое время ухитрились даже поставить в вину Давиду Самойлову в отношении его стихотворения «Сороковые, роковые». Военная тема сохраняется и в поэзии нового поколения. Достаточно вспомнить «Балладу о красках» Р. Рождественского. Однако конец 50-х – начало 60-х – время светлых надежд. Страна, преодолевшая войну и послевоенную разруху, на подъеме. Общее настроение в обществе позитивное. Меняется и доминирующая тематика поэзии. Среди наиболее часто звучащих в это время можно перечислить несколько характерных тем.

1. Антисталинская, антигулаговская тема («Где-то в поле возле Магадана» Заболоцкого, «Наследники Сталина» Евтушенко) на некоторое время становится мейнстримом, с тем чтобы затем спохватившееся начальство (решившее, что переборщило) загнало ее в андеграунд.

2. Борьба за мир, антивоенная и антифашистская тема («Хотят ли русские войны», «Бабий яр» Евтушенко, «Бухенвальдский набат» А. Соболева).

Поколение, пережившее одну войну, всеми силами стремится избежать новой. Между прочим, даже пресловутый «мюнхенский сговор» в значительной степени обусловлен крайним нежеланием Англии и Франции воевать из-за трагического опыта Первой мировой.

Борьба за мир провозглашалась в качестве официальной стратегии международной политики государства и при этом вызывала полное понимание у народа и литераторов.

3. Тема надежды на лучшее и позитивного отношения к жизни вполне вписывалась в официальную идеологическую установку. В этом плане знаковой стала «Я люблю тебя, жизнь» К. Ваншенкина.

Можно сказать, что это был «медовый месяц» государства и литературы.

Как известно, «поэт в России больше, чем поэт». В этой связи уместно обозначить тему «Поэт и власть». Если прежде, в Советском Союзе, литература вообще и поэзия в частности была в соответствии с ленинским предписанием не более, чем «”колесиком и винтиком” великого социал-демократического механизма», другими словами, власть возлагала не нее чисто прикладные пропагандистские задачи, то теперь со стороны литературы появилась претензия на большее – на независимую власть над душами, на самостоятельное (внепартийное) осмысление действительности. Это не могло не привести к конфликту. Для партийных властей такая самостоятельность литературы была неприемлема.

Конфликт, как известно, двигатель развития. В данном случае развития популярности поэтического слова. В этой связи понятен расцвет «эстрадной поэзии», собиравшей огромные аудитории в тот период. Вспомним фильм «Застава Ильича» и поэтические концерты в Политехническом музее.

Конфликт развивался постепенно. В обществе еще были сильны позитивные настроения, «вера в основы», в грядущее «построение светлого будущего», в «руководящую и направляющую роль обновленной партии», в возврат к «ленинским нормам».

Интересно в этой связи вспомнить грандиозную поэму Е. Евтушенко «Братская ГЭС», очень характерно эклектичную по своему идеологическому наполнению. Здесь есть ретроспектива «русского бунта» с характерной его романтизацией в духе коммунистической идеологии. Многие считали это произведение чуть ли не пропагандистской халтурой. Между тем, вспоминая общие настроения в тот период, почему бы не предположить, что автор был вполне искренним в своем стремлении участвовать в жизни страны не вопреки, а вместе с «руководящей и направляющей силой». Еще ведь не было процессов Синявского и Даниэля, разгрома альманаха «Метрополь», еще не осудили Бродского. Солженицына еще печатали в «Новом мире», а Булгакова в журнале «Москва». КГБ еще не был озабочен самиздатом как массовым явлением. Хотя первый звоночек уже прозвенел – Хрущев уже разгромил выставку в Манеже…

К началу 70-х произошла мена общественной атмосферы. Идеологический застой, давление партийной цензуры, нарастающие проблемы в экономике – все это больше не способствовало позитивному восприятию жизни. Возникло и усугублялось разделение на «официальную» и «андеграундную» поэзию. Особо талантливые, впрочем, умели удержаться на грани.

Андеграундное направление тем временем быстро развивается и приобретает все большую популярность.

Трудно представить себе «Я люблю тебя, жизнь» написанной в это время. Вернее, представить можно, более того, много подобного было написано в то время, но воспринималось это уже как насквозь фальшивые пропагандистские поделки.

Обнаружившийся еще в стихах фронтовиков-шестидесятников переход от «мы» к «я», сосредоточение на тонкостях внутреннего мира лирического героя становится главной тенденцией, возвращающей поэзию к корням, к Серебряному веку.

Закономерен в этом плане успех т. н. «ахматовских сирот» (Е. Рейн, И. Бродский и др.), воплотивших в себе связь поколений.

Все это, конечно, мало устраивало власть, которой нужны были «винтики и гвоздики», а не рефлексирующие человеческие души.

Между тем появляется авторская песня как новое особое направление, выросшее из андеграунда. Здесь тоже легко увидеть связь с Серебряным веком. Ведь был предтеча – А. Вертинский. Появляются и становятся популярными Окуджава, Дольский, Высоцкий, Ким, Городницкий, Визбор.

Здесь, в промежутке 1970–1975 годов, по-видимому, и надо провести границу послевоенного периода.

Чуть позже появляется русский рок. Это отдельный большой разговор (если обсуждать текстовое наполнение), выходящий за рамки моего доклада.