Виталий Молчанов
Кресты на куполах
Нагой[1]
Блажен, кто верует, тепло ему на свете!
1
Весна-дворняга солнечным оскалом
Зиме грозила: «Береги бока!»
Пригожий лик под ледяным забралом
Таить устала стольная река,
И лопнула морозная тесемка.
Шлем по теченью сбросив за спиной,
Приподнялась Москва. С утра поземка
Котлы проталин сдобрила крупой,
Над варевом холодным покружилась
И сникла у Варваринских ворот.
Сдаваться к воеводе шел на милость
Стрелец помятый, выпятив живот
И вздернув к небу бороденку злую.
Нещадно сабля била по бедру:
«Посеял берендейку, закукуют
Обратно в Тверь... Рассола бы нутру…»
Стряхнув с обувки ладной комья грязи,
Торговый люд растекся по рядам.
Мостки скрипели: нес корзины Власий,
Тюки – Емеля, осетров – Богдан.
Материя разложена по штукам,
Бери любую – не жадись, плати.
Моченья и соленья, связки лука,
Бочонки меда, пирогов ломти…
Глаз маслится от снеди изобильной!
Весна-дворняга, изойдя слюной,
На жарких лапах кралась мимо мыльни
С окошками из пленки слюдяной.
2
Дверь – нараспашку, ноздри дразнит запах
Замоченных в кадушке пряных трав.
Случайный разговор о тайных знаках
Подобен пару – сути не вобрав,
Легко клубится, проникает в сени,
На улицу с березовым теплом.
Ярыга лечит веничком колени
И ведает собрату о былом:
– Как помню, прошлогоднего июля
Окрест стояли добрые деньки.
Паломники чрез мост перемахнули
И подались к иконе напрямки.
Всяк нес с собой хворобину, болячку,
Моление за ближнего в нужде.
С ворот спустили Божью Матерь в качке
И вознесли в шалаш из трех жердей.
Вокруг толпы природа благолепнa:
Щебечут птахи, ясен Божий свет …
Как феникс, восстающий вновь из пепла,
Нагой Василий вышел, тощ и сед.
В глазах его горел нездешний пламень.
Взмахнул рукой – так бьет одним из крыл
Орел врагов, – с коротким свистом камень
Икону чудотворную сразил!
Трепали кощуна Богдан и Власий,
Емеля помогал – ударь да пни.
Старик хрипел: «Помилуй, Христе Спасе…
С ея ты краски слой отколупни!»
3
Не люди, а мятущееся стадо,
Ярились – кто ж им вставит удила:
«Нагого вусмерть измохратить надо,
Бить образа – бесовские дела!»
Стрельцы ватагой мчались на подмогу.
Один, с козлиной, вострой бородой,
Икону подхватил и краски кроху
Поддел ногтем, открыв начальный слой.
Взлетело воронье со всей округи –
Загнал их в небо заполошный крик:
«Нечистая икона, братцы, други,
Под матерью с младенцем – адский лик!
Молились сатане мы…» Трижды битый,
Нагой был поднят сворой палачей:
Чернее смоли впалые ланиты,
Ручьями кровь текла с его плечей.
Меж верой и безверьем – мрак и пропасть.
Не тайный знак, а истина жила
В юродивом, невиданная кротость
Из глаз его на грешных снизошла
И осветила лаской Божьей лица.
Ярыга смолк и ковш поднес к устам.
Окликнула стрельца отроковица:
«Нашлась пропажа, сей же час отдам!»
На ледоход весна глядела с кручи –
Тяжелый бег огромных белых плах.
Потом с небес хвостом смахнула тучи,
И вспыхнули кресты на куполах.
Никандрова пустынь
***
Скинь суету на ходу, на бегу, на лету,
Лямки проблем упадут, и расправятся плечи.
Ближе к обеду затеплятся в трапезной печи,
Странникам божьим насущную грея еду.
Тонкие жерди – елового царства мостки –
Между ключами целебными хвойные смычки.
Жизнь прогорает мгновенно, подобная спичке,
Мысли живут, к небесам устремляя ростки.
В шаге от гати уходит земля из-под ног,
Топкое место прикрыто охапкой иголок,
Щедрой черники откинь зеленеющий полог –
Словно роса потемневшая спрятана впрок.
Сосны качают на мощных корнях валуны,
Мохом подбитые, будто стрелецкие шапки.
Помнят они, как бежали домой без оглядки
Битые крепко под Псковом лихие паны.
Скинь суету за порогом, войди в монастырь,
Именем светлым Никандра в миру нареченный.
Мысли монахов белы, одеяния черны –
Каждый из них нашей веры святой поводырь.
Выпей воды ключевой леденящий глоток
В древнем краю заповедном, не знающем скверны.
Вспомни, кто спичку зажег вдруг движением верным,
В складки хламиды заветный убрав коробок...
Тати
На дубах резные листья в клочья рвут сырой туман,
У ватажки ловкость крысья – шмыг к лачужке сквозь бурьян.
В дверь – плечом, дубинки – в дело: «Отдавай добро, старик!»
…Солнце в ранний час не грело, был истошен птичий крик.
Не прогнать врага ветвями, зря стараетесь, дубы,
Топчут, подлые, ногами, кровь струится из губы.
Волокут наружу книги, совлекают образа,
Лишь звенят в ответ вериги, застит белый свет слеза.
Нет отшельнику заступы – вчетвером на одного.
Вострубите Божьи трубы, возгласите гнев Его!..
«Книги ценности великой, оторвем немалый куш, –
В Псков брели чащобой дикой тати человечьих душ.
– Нам коней бы за иконы да булатные мечи,
А монах пусть бьет поклоны пред мерцанием свечи…»
День прошел, подкрался вечер, в град пути не отыскать.
«Вправо, влево, чет ли нечет? Бесы кружат», – молвил тать.
Между Порховом и Псковом у Демьянки у реки
Злая брань, до хрипа споры – волком смотрят мужики.
Двое требуют вернуться и покаяться в грехах,
Им в ответ: «Тут с чаем блюдце – мелко, позабудьте страх!»
Парой в омут сиганули, звезды смыв крутой волной,
Всплыли пузыри, как дули, под краснеющей луной…
Поутру явились воры возвращать добро назад.
Ни проклятья, ни укора. У Никандра добрый взгляд.
Татям он простил обиды, осенил святым крестом.
Солнце греет, гнезда свиты, шевелит резным листом
На ветвях спокойный ветер, наступила благодать –
Две души заблудших эти стали Бога почитать.
Никандр
Смотрит малютка Никон[2] – ласточки в небе пляшут,
В поисках пищи сущей вечное их круженье,
Крылышками сбивают воздух в тугую пряжу,
Ткут мимолетный ветер с тщанием и терпеньем.
Прямо под кровлей храма, слепленные на диво,
Тесно друг к другу жмутся гнездышки-невелички.
Божьему слову внемля, носят корм торопливо
Птенчикам желторотым долгими днями птички.
«Вот бы и мне, ребенку, гнездышко свить на храме,
Ласточкой обернувшись… Певчих бы вечно слушал
И пред иконой древней в тяжкой дубовой раме
Вымолил бы прощенье всем неспасенным душам!» –
Думал малютка Никон, взор устремляя к Богу…
«Вот и сбылись мечтанья! – молвил Никандр-отшельник. –
Выстроил я лачугу, Божью приняв подмогу,
Будет гнездом надежным вырванный с корнем ельник.
Ласточкой быстрокрылой станет моя молитва,
Низко кладу поклоны с тщанием и терпеньем…
Здесь обретешь покой ты, праведна с бесами битва, –
Было явлено ночью Божие мне знаменье!»
Смотрит малютка Никон – ласточки в небе пляшут.
Видит Никандр – молитвы в Божьи спешат десницы,
Крылышками взбивают воздух в тугую пряжу,
С ветром несут спасенье братию и сестрицам.
Бесы
Льет из тучи, точит камень и не держится в горстях,
Влага жизни сохнет, парень, на предельных скоростях.
Присмотрись, не сразу кушай – вдруг червяк испортил плод,
Говорят, что в грешных душах бесы водят хоровод.
Пусть печаль смывают слезы, пыль – весенние дожди.
Жарким днем мешали грозы, ночью пред иконой бди,
Возноси молитву Богу выше сосен, дальше гор…
Временами бей тревогу – бесы прут, как пот из пор.
Утлых стен трясутся ветви, наступают глад и хлад.
Прочь гони, ничуть не медли, возвращай отребье в ад!
Бей распятием наотмашь, на соблазны не ведись,
Тешит в каждом слабость черт наш, ядом отравляя жизнь.
Превратился бес в красотку и в забытый кошелек,
Лил вино слюнтяю в глотку, лести бросил уголек,
Раздувая до пожара злой гордыни миражи…
Хороводит бес недаром – ради праведной души.
На отшельника Никандра наскочил дурной медведь.
Бес в него вцепился жадно, думал страхом одолеть.
Но креста живого сила обратила беса вспять,
И медведь, как цуцик милый, стал монаху длань лизать.
Лейся, дождь, дырявя камни, смой нечистое с пути,
В монастырских стенах парни молят: «Господи, прости!»
Отвернется вражье племя, и червя исторгнет плод,
В скоростное наше время вера бесов изведет.
Фрески
Новгороду-Северскому посвящается
1
Пусть безвременье калечит духом слабых и ленивых.
…Поднимайся, человече, вместе с ветром в космах сивых
По лесам нешатким в небо, к стеновым прильнув бойницам,
Чтоб меж ними добро, лепо прописать святые лица.
Рядом ласточкины гнезда виснут друг за другом тесно.
Оглянись назад – как пестро красит осень край чудесный,
Брызнув охры с киноварью и добавив золотого
В лип кудрявых увяданье по кайме листа резного.
На лугу подсохли травы, в бледно-желтых платах кашки,
С плеч осин спадают справы – кумачовые рубашки.
Бабам прать, подъяв подолы, зябко в отмелях деснянских,
Громоздятся частоколы из дерев до дебрей брянских.
Вот орел в полете плавном по-над плавнями кружится.
Где рыдала Ярославна, слезы льют в ковши криницы.
Крыш соломенные шапки, нахлобученные низко,
Тянут ели к людям лапки в тихой роще монастырской.
Палисады, огороды, копны сена у заборов.
На Десне глубоки броды, и реки задирист норов.
Бей распятием наотмашь, на соблазны не ведись,
Тешит в каждом слабость черт наш, ядом отравляя жизнь.
Превратился бес в красотку и в забытый кошелек,
Лил вино слюнтяю в глотку, лести бросил уголек,
Раздувая до пожара злой гордыни миражи…
Хороводит бес недаром – ради праведной души.
На отшельника Никандра наскочил дурной медведь.
Бес в него вцепился жадно, думал страхом одолеть.
Но креста живого сила обратила беса вспять,
И медведь, как цуцик милый, стал монаху длань лизать.
Лейся, дождь, дырявя камни, смой нечистое с пути,
В монастырских стенах парни молят: «Господи, прости!»
Отвернется вражье племя, и червя исторгнет плод,
В скоростное наше время вера бесов изведет.
2
Затирать ходили мелом на стене следы пожарa.
…Извергая молний стрелы, дымная сгустилась хмара
Над славянскою землею. Лавой огненной ордынской
Шла погибель – все живое пряталось от смерти близкой.
Сквозь разбитые ворота полчища текли монголов.
Вепрь могучий, воевода, пикой вражеской заколот.
Мертвые не имут срама. Бились вои, погибая.
Из пылающего храма голосила боль людская.
В трапезной дымились своды, рдели в жарких маках крыши –
Не сорвешь их. На свободу детям, женщинам охрипшим
Рыть подкоп на ближний берег в страхе, копоти и поте.
В помощь только добрый лемех и собак дворовых когти. [3]
Жарче-жарче, ближе-ближе верховой огонь горячий.
«Мама, душно! Мама, слышишь, балок треск», – сынишки плачут.
«Чада, влажная землица предвещает выход к речке,
Там орел большой кружится, с ним приятель – вольный кречет».
Лезли вглубь, персты cбивая. За минуту до спасенья
Кровля пала, погружая в огневое погребенье.
Мать детей прикрыла телом, псы – ее, глотнув угара…
Затирать ходили мелом на стене следы пожара.
3
Не жалей желтков для красок в оберегах на известке.
…Кисть тонка из меха ласки, пойманной в силок подростком.
Глубже выпиши морщины, бровь – покатой, без излома.
Cохрани от смерти сына, всей Руси Святой Никола!
Огневое тело в тучи прячет солнце запоздало –
Дождик вырвался колючий, и опять все засияло.
Матерь Божья теплым светом – нежным ласковым покровом –
Промокает капли лета на челе земли просторном.
Пахнет свежей благодатью ранней осени дыханье.
Воротятся ль с миром рати из похода в Киев дальний?
Мастер стар, давно не воин, только кисти взмахи резки,
Верой в Бога взгляд утроен сотворяющего фрески.
Поразит Георгий змея супостатам в назиданье!
Русь, Россиюшка, Расея, сколько горького страданья
От лихих междоусобиц, от измен, братоубийства?
Будь ты старец или хлопец, почитай родных единство.
Холь его, как Богоматерь нежно ненькала Исуса,
Не отдай земли ни пяди, в злом бою не празднуй труса.
Быль живет под слоем сказок. Пишет дед. Скрипят подмостки…
Не жалей желтков для красок в оберегах на известке.
[1] Василий Блаженный. [2] Преподобный Никандр получил в святом крещении имя Никон. [3] Город сильно пострадал в период татаро-монгольского нашествия. Раскопки восстанавливают картину. Останки людей лежат, сохраненные пеплом. Мать буквально простерлась над сыновьями. По бокам находились останки больших собак. Верные псы тоже скребли землю, служили хозяевам до конца.