Ефим Гаммер. НОВОГОДНИЕ НОСТАЛЬГУШКИ
Иронические рассказы для тех, кому склероз не страшен
Нулевой меридиан
Ленин считал: все решает булыжник – оружие пролетариата.
Наполеон считал: все решает артиллерия – оружие убийственной победы.
А в Лондонском музее восковых фигур мадам Тиссо считали: все решает – единство противоположностей. И поместили их рядышком, поближе ко мне, журналисту входящему.
Оба восковые, мягонькие - податливые.
Оба охочие до интервью.
А вопросов нет.
Нет вопросов, граждане.
Да и какие вопросы, когда оба вы теперь на нулевом меридиане…
Партийная голова
С приближением Нового года я латаю старый мешок и выхожу с ним в парк. Там собираю головы, потерянные влюбленными. Затем их возвращаю хозяевам. За приличное вознаграждение, конечно. Адреса мне любезно предоставляют знакомые фельетонисты. Ибо им по роду службы приходится иметь дело с безголовыми полудурками, мыслящими себя Энштейнами на заслуженном отдыхе.
Но случаются недоразумения.
Нашел я недавно голову. Всем головам голову. Большая, с благородной сединой, выгнутыми ресницами, широкими бровями, скульптурно вычерченым носом. Отослал ее хозяину. Гляжу, через день прибегает ко мне эта голова, но уже о двух ногах, и возмущенно жалуется:
- Зачем меня кинули на хилую шею недоразвитого студента? Он мне покою не дает. День и ночь зубрит, к экзаменам готовится и при этом, в ущерб собственному умственному развитию, думает о том, где бы раздобыть деньжат на складчину для новогодней вечеринки. А я голова - всем другим голова, серьезная, партийная, из высших эшелонов власти. И мне не до студенческих беспорядков в мозгах, мне о государственных интересах думать нужно! Кому после Новогоднего банкета Ленинскую премию дать, кому Сталинскую... тьфу-тьфу, оговорился... государственную.
Схватился я за свою голову. Благо она все еще держалась на законном месте. И поспешил уладить недоразумение. Высыпал из мешка студенческие головы - их весной, как перезрелых плодов осенью. Так и валятся с плеч, так и валятся, мостовую загаживают, приличные прохожие о них спотыкаются, а неприличные... нет, о них не будем мозгу шевелить.
- Выбирайте достойную, - предложил хилой шее на недоразвитом от умственного перенапряжения теле. А ту, что из высших эшелонов власти, под мышку и бегом в Большой Партийный Дом.
На вахте показываю охраннику бесхозную голову вместо пропуска, прохожу в канцелярию.
Секретарше показываю бесхозную голову вместо пропуска, прохожу в кабинет с портретами Маркса - Энгельса - Ленина на стенах.
Партийный босс, чей мыслительный аппарат у меня в мешке, руководит, сидя в кресле за полированным языками подлиз и прилипал столом. Активно руками водит - и не замечает, что головы нет. А подчиненные - те, кто в очереди за Ленинской премией, за Сталинской... тьфу-тьфу, оговорился... за государственной - сидят и помалкивают. Им без разницы, с головой он, без головы, главное, чтобы не ошибался, когда будет вручать. В этом - не дураки, понимают! - он не ошибется. Ведь не из головы вручает. А из государственного кармана.
И тут я. Да не один, а с его головой.
Что тут случилось? Ни пером описать, ни по телевизору показать.
Уловил наш набоб дух родной, ошутил запах своих, только утром набриолиненных бровей, кровь родную почуял и с места в карьер вручил возвращенной мной голове Ленинскую премию, Сталинскую... тьфу-тьфу, оговорился... государственную, и разложенное по конвертам денежное обеспечение вручил тоже.
Думаете, мне что-то перепало?
Ощибаетесь. Меня тотчас вытолкали взашей.
Почему взашей? Потому, что на месте головы лишили - дабы не вспоминал о происшедшем и никому потом не рассказал.
Вот и не вспоминал. Вот и не рассказывал.
Как же, спрашивается, вернулась ко мне память?
Да не память вернулась ко мне, а голова.
И не как-нибудь, а по почте.
«Не вы ли уронили, милейший?» - стояло в приписке. И подпись... Фамилия неразборчива, а все остальное четко: «голову возвращаем в неприкосновенном состоянии и в соответствии с завещанием нашего горячо любимого отца и дедушки, лауреата Ленинской премии по литературе 1979 года. Денежный эквивалент вашей, без сомнения, золотой головы получите в ближайшем банке. В своих ожиданиях не обманитесь».
Подпись, как уже говорил, была неразборчивой.
Вот так оно случается в жизни, когда быль мы превращаем в сказку.
Страшно аж жуть
Труп был обнаружен во дворе: лежал на снегу, широко разбросав ноги.
Бледное лицо трупа ничего не выражало, даже желания жить.
Следователь Ветров внимательно осматривал место происшествия. Рядом с этим местом, в двух метрах от покойника, валялась недокуренная сигарета с обгрызанным фильтром и недочитанная газета.
Каким образом Ветров уяснил, что газета недочитана, оставляем на его совести. На ней, кстати, можно еще много что оставить - мало никогда не покажется.
Солнце, бледное от увиденного, тускло роняло свет на землю. Не доверяя малодушному светилу, сыскарь подозвал милицейского специалиста-фотографа. Яркая вспышка блица осветила совершенно неяркого человека скромной наружности: усы, очки, калоши на разношенных ботинках.
- Печально, докладую вам! - молвил дворник Бугор. - Такого на своем веку не припомню. Знамо, раньше бухались тутошки люди. Но по пьяному делу. И подай им рассольчик - оживали в одночасье. А этот... Как упал, так вовсе с тех пор не живехонек. Ни на какой рассол не реагирует. Обоняние, чай, потерял. Совместно с жизнью.
- А что? - поинтересовался следователь Ветров в силу специфической любознательности. - И часто это у вас случалось, чтобы напившись?
- Бухались?
- Вроде того.
- Часто! Почитай, что ни день, так кто-то сляжет за упокой, но отнюдь не насмерть. И все - не подозрительно, а? - из двадцатой, мать ее, квартиры. Только этот упокойник - береги господь его нервную душу! - двужильным оказался. Первый раз за историю моей жизни тут... того-этого...
- Бухнулся?
- Бери выше, начальник, вплоть до самого седьмого неба. Окочурился!
- А отчего твои подопечные бухались?
- Спрашиваете, будто чужой. От житейского неблагополучия! Сосед соседа поедом амкал и получал желудочное отравление. Тутошки, во дворе, их припадком и донимало. Язва желудка, язви ее в печень!
- И у мертвяка нашего была язва?
- Он не сознается, а вот я вам, как на духу, скажу. Не было у него язвы. У него – сердце! Точно говорю: сердце, притом неуживчивое. Как что, сразу хватается за сердце. «Выскочит, - говорит, - из грудной клетки, выскочит!» Обратите внимание «клетки». Намек понятен?
- Догадываюсь.
- А тут и без догадок ясно: намек на нашу действительность. Мы в домоуправлении ее воспеваем. Лозунги пишем, плакаты рисуем. А он?
- Отлынивает?
- Сейчас - да, лежит - не колышется. А тогда посмотрит на нашу работу, прочитает: «нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме» и хватается за сердце. Хватается и говорит: «выскочит из клетки!»
- Так вы, значит, считаете, что это у него от расстройства нервной системы апоплексический удар случился?
- Почем знать? Апоплексит, мабуть, и не приложился. Во всяком разе таковой гражданин в нашем доме не прописан. А вот Варькин муж Сенька-хромой, тот - да! - вполне справедливо мог приложиться. У него причина копилась много лет. Наш упокойник к его жинке захаживал, и не заради вызова на социалистическое соревнование по благоустройству домашнего общежития.
Следователь Ветров еще раз окинул место происшествия. Мертвец по-прежнему не подавал признаков жизни и, судя по всему, ничем не собирался посодействовать в расследовании причин своей несвоевременной смерти.
«Черт его знает, может, грабеж? - подумалось детективу. - Но не очень похоже. Кошелек впорядке. В кошельке четыре рубля двадцать копеек, ровно на бутылку водки и кислый огурец. Перчатки тоже в кармане. Калоши на ботинках. Даже обручальное кольцо, и то не снято. Хотя... хотя... Что это такое?»
Бывалого криминалиста затрясло от возбуждения. «Палец! Конечно, палец! Куда только я раньше смотрел? Вот это да - палец до крови укушен! По форме зубов... Мда, неужто, змеей?».
Сыскарь потер руки, вспомнив из Феликса Дзержинского, что они должны быть чистыми при исполнении служебного долга, чтобы к ним не прикипела чужая копейка, и наступательно подступился к дворнику.
- Ну? Бугор Иванович! Будем говорить или станем отпираться?
- Я как на духу.
- Выкладывай на духу, но не дыши мне в рот, кто тут у вас пресмыкающихся любит пасти?
- Ясно кто, Николай Емельянович, без промедления отозвался старик.
- Докладывай по существу!
- Честь имею в отличие от его жены!
- По порядку!
- Порядка там никакого. Николай Емельянович страсть как любит этих пресмыкающих. А кто перед ним не пресмыкается, того вмиг гонит с ихнего предприятия. Он ведь не просто Николай Емельянович, а Николай Емельянович Бойкин. Наслышаны?
- Еще услышим, когда дела дойдет до суда.
- Тогда докладую. Директор завода по изготовлению детских игрушек. Большой человек. Каждого, кто не по нему, увольняет без выходного пособия. Так вот, как на духу. Он и нашего упокойника хотел уволить по собственному его – значится, мертвяка этого – желанию. Но промахнулся. Кто теперь за него заявление напишет, архангел Гавриил?
- За что же такая немилость была по отношению к подследственному трупу?
- Докладую! Причина проста, как дважды два, когда в уме – четыре. Кстати, как по-вашему, милицейскому, сколько в итоге получится? - сощурился Бугор Иванович, тая, видать по всему, хитрую думку.
- Великая математика!
- А вот и неправда, начальник! Ваши насмешки – вкривь и вкось от цели. Николаю Емельяновичу требовалось, чтобы выходило больше, чем у вас в уме. Пять, шесть, и оставалось еще на посошок, ведь Новый год отмечать, да затем опохмеляться.
- А, - понял следователь Ветров. - Приписки по бухгалтерской части. Фирме требовались завышенная цифирь. Так, что ли?
- Браво, товарищ. Вам в Шерлоки Холмсы прямая дорога.
- Пока я на службе. Докладывай дальше.
- А дальше – проще. Но должен заметить, ругались они неимоверно с упокойником нашим. И все потому, что при жизни состоял он редактором заводской газеты и ни в какую не желал подтирки бухгалтерские печатать с завышенными цифрами. Вы правы по догадкам, честь и хвала, начальник!
- Постой-постой, не отклоняйся, Бугор Иванович, - перебил дворника следователь Ветров. - В данный момент направления мысли меня не интересуют их личные взаимоотношения. Меня интересует: кто в вашем дворе змей любит?
- Змей? Так я же вам докладую на чистом духу, тот самый Николай Емельянович и любит. Жена у него - подколодная гадюка. А женился на ней, сказывал, по любви.
- Мне настоящая змея нужна.
- Бог с вами! Зачем вам такое форменное безобразие, начальник?
- Вот что, Бугор Иванович! Не мешай дознанию. Отвечай на вопросы, и не приплюсовывай к следствию ненужные личности.
Дворник вяло почесал затылок.
- Это верно подмечено, насчет ящика. Все его не могли поделить с Николай Емельяновичем. Тому корреспонденцию со всего мира шлют. А этому, упокойнику, - тыкнул мыском сапога бесчувственный труп, - только заводскую газетенку, собственного его изготовления. Вот и хотел Николай Емельянович выжить его из почтового ящика. Да не вышло. Наш-то мертвячок двужильным оказался. Настоял на своем и остался в ящике. Я вам докладую, такой любитель собственной газеты был – на удивление всей общественности!. Кроме нее, родной и милой, никакой другой прессы из почты не признавал. В результате, что имеем, то имеем. Николай Емельянович последовал благородному примеру других жильцов и купил себе личный почтовый ящик. Взгляните - не поленитесь: на двери теперь этих зеленых скворечников уйма!
Действительно, дверь украшало с десяток почтовых ящиков. В одном из них, вполне вероятно, и могла затаиться змея, укусившая за палец несчастного любителя своего собственного печатного слова.
Ветров осмотрел эти ящики с присущей ему осторожностью. Но никаких змей не обнаружил. Вернулся к трупу и, призвав к совместным усилиям подчиненных, перенес бездыханное тело в машину первой милицейской помощи – «воронок» для большей понятливости. Затем, окончив по сути дела следствие, оглянулись: не затерялись ли где-то дополнительные улики? Глядь, газета-сиротинушка - одна одинешенькая лежит, и только что не кричит благим матом: заберите меня поближе к хозяину, дабы не лишать его любимого чтения на том свете!
«Как собака неприкаянная!» - тоскливо подумал о горькой ее доле следователь Ветров и наклонился. Наклонился да как взвоет от боли, и давай трясти рукой. «Кто это меня? Кто?» И догадался, стервец: «Газетная утка!» А затем догадался и до всего остального. «Недаром наш подследственный труп не хотел завышать цифирь к Новому году, он финансовый. Понимал: это смертельно опасно».
«Понимал, понимал... - крутилось в его помутневшем мозгу.
Надо отдать должное следователю Ветрову: это было последнее – до чего он догадался на работе.
Дальше надо было догадываться уже врачам в реанимационном отделении больницы…
Поражение суперагента
Хмурым взглядом издатель окинул Джема Бронда.
- Наконец и для вас нашлось дело, - молвил он и запнулся, ибо сверхсекретный суперагент воссиял чистой улыбкой младенца и сказал:
- Знаю. В Советском Союзе готовятся отметить наступление Нового года уже не повышенными соцобязательствами трудящихся, а…
- Публикацией в доступной за две копейки прессе разгромной статья на серию романов о моих подвигах. Чтобы не так скучно было читать доклад Брежнева о создании в стране новой общности людей по имени «советский народ». Не так ли?
«Все знает!» - в уме восторгнулся издатель и с удовольствием заметил вслух:
- Вы настоящий телепат.
- Ничего сверхъестественного, - скромно потупился супермен. - Обыкновенная тренировка в плане дедуктивно-аналитического мышления. Но… делу – потеха, а времени – час, как говорят в России. Перейдем к нашим баранам, вернее, к заданию. Мне, исходя из прочитанных у вас в мозгу мыслей, предстоит похитить эту критическую статью, либо ее фотокопию. Да?
- Совершенно верно. Это даст нам возможность подготовить контрудар. Но учтите, дорогой мой агент, это не просто клочок бумаги, а настоящая идеологическая бомба. Она разрушает умы.
- Мой ум не разрушит! - изрек Джем Бронд, сел в самолет без опознавательных знаков и выпрыгнул из него в районе Старой Риги.
Приземлился. Хотел закопать в парке парашют. Но вспомнил, что позабыл его в своем быстролетном транспортном средстве. Отряхнулся от лиственной шелухи и двинулся на выполнение боевого задания. По сути оно было не сложным. Фотокопию критической статьи полагалось получить от надежного человека в условном, строго засекреченном месте, на улице Шкюню, наискосок от Домского собора.
Агент английской разведки энергично шагал по узким улицам Старой Риги. Здесь, в доисторической части древнего города, опасаться было нечего. Даже постовых милиционеров, и тех искать надо было с собаками. А связника, наоборот, искать и не предполагалось. Он сам найдется. Причина элементарна: наш непревзойденный шпион был снабжен специфическим паролем, притягательным, как магнит. Ему предстояло околачиваться у винно-водочного магазина и предлагать прохожим скинуться по рублику. На явку должен был явиться человек, загримированный под матерого алкоголика.
Он и явился. Но не сразу.
Стоит себе Джем Бронд у отведенного ему места: перед ним булыжная мостовая, выводящая к Домской площади. Сзади стеклянная витрина, украшенная пирамидками из консервных банок и бутылок с алкогольной жидкостью. Стоит себе. Зрит. Ждет резидента. Читает - от нечего делать – мысли прохожих, а они довольно скудные: «где бы стрельнуть трояк до получки?»
Вдруг в его ушные раковины скользнул вкрадчивый шепоток, настоянный на винном перегаре:
- По рублику?
- По рублику? Конечно, по рублику! - обрадовался Джем Бронд.
Скинулись. Потерли от удовольствия руки.
Видя такое дело, к заговорщикам рванулся третий, за ним четвертый.
- По рублику! - задыхаясь от предвкушения, провозгласили они в унисон. И, смяв в горсти четыре рублевые бумажки, ринулись к прилавку – за пузатенькой, темного стекла, стоимостью в 3. 62 милой сердцу бутылочкой.
- Что на сдачу? - спросила продавщица.
- Кильку в кулечек, - попросил третий.
- И мятную конфетку, - добавил четвертый. - На отбитие вредного для тещи запаха.
- Достала?
- Не то слово, - вздохнул покупатель. - Я себе глаз готов выколоть, чтобы у тещи был зять кривой.
- В таком разе вот вам еще конфетка.
- А вы замужем?
- Идите-идите, вас там за дверью не дождутся.
Как только приятели вышли из магазина, к ним тотчас подвалил еще один охотник до зелья из-под бешеной коровки.
- Соображаем?
- Уже сообразили.
- А мне с кем по рублику?
- По рублику? - встрепенулся Джем Бронд, потерявший было дар речи от такого изобилия агентов английской разведки, расквартированных в музейной части Риги – на минимальной жилой площади в несколько квадратных метров.
А компания разрасталась.
- По рублику?
- По рублику!
Матерый шпион не жалел казенных денег. И не заметил, как вокруг него собралась довольно объемистая толпа, из которой непрестанно кто-либо выскакивал и вприпрыжку устремлялся в продмаг. По возвращению «бегунок» распечатывал «полшу» и подносил ее дарителю целковых: священное право первого глотка было за ним.
Один глоток хорошо – для согрева. Два глотка тоже неплохо – для кайфа. Но три? Четыре? Пять? И бессчетное за тем повторение?
Какой агент это выдержит? Джем Бронд пьянел на глазах, ноги его подкашивались, голова безвольно падала на грудь.
Опомнившись, он начал срывать этикетки с бутылок, надеясь на обратной стороне одной из них обнаружить фотокопию разыскиваемой статьи.
Но тщетно!
Его увлекательное занятие прервала уборщица, подметающая веником тротуар.
- Гражданин, не волнуйтесь. Стеклянную тару принимаем и с этикетками.
Бутылки выпорхнули из рук. И не успел он придти в себя от неожиданности, как стал обладателем двух мятых рублей, которые – это он точно помнил – однажды принадлежали ему.
- Мои? - с изумлением рассматривал он деньги, предметно доказывавшие закон круговорота вещей в природе.
- А могут быть наши! - обрадовал его подсказкой далеко не молодой человек пьяной наружности.
- Как это так?
- А так! Отоваримся и пожалуем в гости. Даровой стол. Даровая постель. И приятные сновидения.
Джем Бронд принял приглашение и… Очнулся уже за обеденным столом в незнакомом доме, куда привел его на шатких ногах сердобольный собутыльник.
- Кузьмич! - представился он. - А это мои детки, - указал на нетерпеливо постукивающих ложками ребятишек. - Серый, Сизый и Вовочка.
Дородная его жена Таня разлила борщ по тарелкам. Села рядом с мужем, предоставив ему напутственное слово.
Кузьмич тоскливо собирался с мыслями. Молитвы он подзабыл, русский язык тоже. Хотел пожелать собравшимся за столом приятного аппетита, а бухнул привычное:
- По рублику!
Малыши, не ожидающие ничего большего от тятьки, принялись наворачивать за обе щеки. Жена Таня вздохнула, смущенно отведя взгляд от гостя. А Джем Бронд опешил: «По рублику? Неужто связник? Связник! Связник!» - танцевала в нем трезвая мысль. Но вскоре и она опьянела. И он вытащил из кармана «рваный». Один вытащил, второй, третий...
Кузьмич, забыв о борще, выгреб из карманов недостающую мелочь и бросился по известному с рождения адресу.
«Браво, Станиславский! - задумчиво шептал под нос асс английской разведки. - Вот что называется – войти в образ! Наш человек – резидент, а как перевоплотился!»
К ночи и сам шпион вошел в образ, и тоже по системе Станиславского. Лыка не вязал, но все-таки говорил-говорил, что-то настойчиво разъяснял Кузьмичу.
- Я непревзойденный Джем Бронд! - говорил-говорил. - Агент вражеской по вашему разумению разведки. Обо мне написаны книги. Обо мне сняты фильмы. Но здесь я бессилен. Не совладать мне с вашими алкогольными градусами и загадочной русской душой.
- Не совладать, - согласился Кузьмич и вызвал Скорую помощь. Не в КГБ же звонить, когда у человека белая горячка!
Спустя всего пятнадцать минут лечебная машина закрытого типа увозила сверхсекретного иностранца в Желтый дом. И с каждым оборотом колес напоминала ему о том, что даже мемуары, за которые можно было бы приняться в душевно-оздоровительной клинике, врачи сочтут за бред сумасшедшего.
ОБ АВТОРЕ
Ефим Аронович Гаммер – член правления международного союза писателей Иерусалима, главный редактор литературного радиожурнала «Вечерний калейдоскоп» – радио «Голос Израиля» - «РЭКА», член редколлегии израильских и российских журналов «Литературный Иерусалим», «ИСРАГЕО», «Приокские зори». Член израильских и международных Союзов писателей, журналистов, художников – обладатель Гран При и 13 медалей международных выставок в США, Франции, Австралии, в середине девяностых годов, согласно социологическому опросу журнала «Алеф», был признан самым популярным израильским писателем в русскоязычной Америке. Кроме того, является старейшим действующим боксером нашей планеты. Вернувшись на ринг в 1998 году в возрасте 53 лет, выступал в боксерских турнирах до 70, тридцать раз подряд стал чемпионом Иерусалима. Занесен во всемирную книгу «КТО ЕСТЬ КТО» – московское издание. Лауреат ряда международных премий по литературе, журналистике и изобразительному искусству. Среди них – Бунинская, серебряная медаль, Москва, 2008, «Добрая лира», Санкт-Петербург, 2007, «Золотое перо Руси», золотой знак, Москва, 2005 и золотая медаль на постаменте, 2010, «Петербург. Возрождение мечты, 2003». В 2012 году стал лауреатом (золотая медаль) 3-го Международного конкурса имени Сергея Михалкова на лучшее художественное произведение для подростков и дипломантом 4-го международного конкурса имени Алексея Толстого. 2015 год – дипломант Германского международного конкурса «Лучшая книга года».