Людмила Чеботарева (Люче)

Чертополох

А может, это вовсе и неплохо, Что, пережив сто жизней и смертей, На поле я взойду чертополохом И буду там распугивать чертей, Чтоб не приблизилась лихая сила, Бежала от тебя, как от огня. Я ничего у Бога не просила, Но вот прошу – чтоб ты любил меня, Такой, как есть: то сдержанной и чинной, То ветреной и горячащей плоть, А иногда – сердитой беспричинно И потому готовой уколоть. …Расцветят небо яркие сполохи, Короткую рассеивая ночь. Задев случайно лист чертополоха, Ты тотчас же отдернешь руку прочь, Того не зная, что провидец-случай Тебя нарочно вывел за порог, Что это я взошла звездой колючей На перекрестке всех твоих дорог.

Дед и внучка

Мир везде и всюду одинаков. Александр Межиров

« Мир везде и всюду одинаков, – Поучает внучку мудрый Мойше. – Жаль, но больше нет родимой Польши, Мы должны покинуть милый Краков.

Не кручинься, будет все в порядке, Ты и там найдешь себе подружку. Не забудь любимую игрушку, Карандаш, учебник и тетрадки».

Всё стучат усталые колеса… Внучка деда теребит упрямо: «Что за звездочку пришила мама К распашонке маленького Йоса?»

«Мы зовем ее звездой Давида… – Дед заводит долгую беседу. – Сядь-ка смирно – эка непоседа! – Мойше даже сердится, для вида. –

Боже мой, какие заусенцы! Грызла ногти? Плохо мыла руки?» …А в глазах – полынь вселенской муки. Вот и всё. Приехали. Освенцим.

Кеша Шпак Бедный юродивый, Кеша Шпак. Бледный, уродливый, нескладный. Он готов сплясать за пятак гопак. Говорите, нет пятака? Ну и ладно. По субботам кормит на площади птиц. На голове – несуразная кепчонка-корона. В его бегающих глазках – мутный Стикс, Только нет обола –

заплатить Харону. Пегая бороденка, вечно сопливый нос, Набок рот, все время дергается щека от тика. А он смотрит – прямо в душу, пристально и всерьез, Но при этом не перестает хихикать. Кеша похож на скворчонка, выпавшего из гнезда. Щебечет себе что-то по-птичьи – не умеет иначе. Он хохочет и пляшет, пляшет и хохочет –

почти всегда. Но иногда плачет.

Последних трамваев стаи По городу уже который год Не пролетают певчие трамваи, Они в депо забытом сбились в стаи, Чтоб совершить последний перелет В далекую страну разбитых грез, В печальный край несбыточных желаний, Нечаянных чужих воспоминаний, К несчастью, не воспринятых всерьез. Бесповоротен путь. Уже пора Трамваям стать бесформенною грудой. Прощальный клич вожак их красногрудый Издал, перебудив народ с утра. Услышав этот полный боли крик, Апофеоз мучительных агоний, Смахнул слезу натруженной ладонью Измученный бессонницей старик. Трамвайный клин взлетает в облака. Щекочет ноздри едкий запах дыма. И тает бледный след неотвратимо. И падает безжизненно рука.

Старая фотография

Памяти папы

Фотографом обещанная птичка Из детства все никак не долетит. На фото – я, девчонка-невеличка, И у меня слегка надутый вид.

Фотограф мне рассказывал про птицу, И я ждала, дыханье затаив. Но вот уже, готовая скатиться, Дрожит слеза. И уничтожен миф.

Поник порхавший бабочкою бантик, Мгновенно потеряв свою красу. Ах, объяснять не надо, перестаньте! Я знаю: птички – в поле и в лесу.

Им тесно в рамке фотоаппарата, Они привыкли к высоте небес. И я порой персоною non grata Вдруг чувствую себя в стране чудес.

Но и сегодня жду, как в детстве, чуда. И чудеса случаются – во сне… А птички – нет, и никогда не будет, Ее напрасно обещали мне.

Лежит воротничок матроски косо, И галстук отклонился от прямой. Устали быть приглаженными косы, И я устала. Я хочу домой!

А где тот дом? И где родные лица? Но – стоит на мгновение заснуть – Ко мне из детства вылетают птицы… Надеюсь, долетят когда-нибудь.

Свисток из абрикосовой косточки

Памяти мамы и друзей детства И мачта гнется и скрыпит…

М. Ю. Лермонтов

Абрикосовый рай моего голопузого детства, Где живот мне щекочет живительный солнечный сок… Пальцам, стертым об камень, немало пришлось натерпеться, Чтоб из косточки вышел заливисто-звонкий свисток. Превращается в палубу шхуны резная веранда, Занавески из ситца – в развернутые паруса. Я свистаю наверх свою лучшую в мире команду, И на зов мой команда спешит – совершать чудеса: То отважно сражаться с нещадными злыми штормами, То, к обеду поближе, кричать облегченно: «Земля-а-а!» Я заправскому коку – веселой молоденькой маме – Чуть небрежно машу, возвращаясь на борт корабля. …Поврежденная мачта надсадно скрипит, но не гнется. Отчего же горчит абрикосовый сладкий компот? Если в косточку свистнуть, команда моя соберется… Вдруг и мама вернется… Что ж медлю я? Полный вперед! Графиня «баба Лида»

Памяти няни

Гаснут искры воспоминаний В опустевшем резном графине… Не роднёю – простою няней – Как живется в семье графине? Шепоток шипит: «Вишь-подишь ты! – Никакая не “баба Лида”! Кто не понял – она из “бывших”, Маскируется – так, для вида»… Обтрепалось перо на шляпке. Зубы стиснуты аж до хруста. Почему так темно и зябко?.. Отчего так на сердце пусто?.. А холодной судьбы осколки, Словно льдинки, остры… прозрачны… Лишь девчушка с неровной челкой Охраняет от мыслей мрачных. Отдала бы ей все, что было! – Восемнадцать почти… невесте… Жаль, нельзя подарить для милой – Некрещеной – нательный крестик. …Напевая, звенит посудой… Насыпает синичкам крошки… Знает, с мертвой снимать не будут Бриллиантовые сережки – Голубой воды диаманты: «Нате, внученьке вставьте в уши!» Незабвенны ее таланты – Согревать, отдавая душу, И любить беззаветно близких, И прощать небесам обиды. На помин о себе – в записке: «Шереметева. Баба Лида».

Студенческая общага

Памяти друзей молодости

Пока свободою горим… А. С. Пушкин

Мы пьем не чай из самовара, А глушим водку – five o’clock (Утра!). Разбитую гитару В общагу кто-то приволок. Горланим песни – Элвис Пресли Нам позавидовать бы мог. Для нас не существует «если», А лишь «когда» – да в срок, и впрок! Ответы есть на все вопросы – Нас Чернышевским не проймешь! Вахтерша баба Фрося косо Глядит на наши брюки клеш, На коротюсенькие платья, Где «все видать, до срамоты», И на «бесстыжие» объятья – Не под покровом темноты. На патлы вместо скромной стрижки, На подведенные глаза, «Хвосты», амурные интрижки, На то, на что смотреть нельзя! А нам плевать! Мы беспечальны И в жизнь – взаимно! – влюблены. Мы так нахально гениальны, Наивны, юны и пьяны Своей отчаянной свободой, Что навсегда обречены Слагать возвышенные оды Во славу дружбы и весны.