Ольга Грушевская. Почтальон! Звоните громче и дольше!
Отрывки из записей Ольги Грушевской о Елене Басиловой, октябрь 2012 г.
... «Почтальон! Звоните громче и дольше!» - читаю я на листке бумаги, пришпиленном на двери своей соседки, и жму изо всех сил на кнопку звонка. Может, у меня получится громче?
И чем она только там занята в полночь, что надо прилагать такие усилия?
Полночь... тишина... время, когда наша «ночь» сменяется на ее «день». Может быть, она пишет? Может, разбирает архивы? Расставляет книги? Или пьет жасминовый чай, слагая мозаику звуков, рождающих поэтические строки? А может, ворожит в своей переполненной артефактами квартире - ковчеге, затерянном в современном мегаполисе?
За дверью - движение, вход в Страну чудес приоткрывается, я захожу...
...Мое знакомство с Алёной происходило постепенно, не быстро. О таинственной Алёне, талантливой поэтессе и заступнице интересов писателей, я слышала еще в юности - от своей бабки Зинаиды , но большого значения тому не придавала: мало ли кем бабушка восторгалась – вокруг нее всегда были «гении», да и что мне, восемнадцатилетней, было за дело до чудаковатой поэтессы!
Но сегодня, оглядываясь назад и вспоминая бабкины реплики и комментарии, обрывки событий, отчетливо понимаю, что Зинаида Алёну любила, искренне ценила ее талант и всячески поддерживала в официальных Союза. Но сама я лично никогда с Алёной не встречалась, пока... пока та после смерти своей знаменитой матери Аллы Рустайкис, проживавшей в кооперативе «Драматург» на Аэропорте, не переехала в ее квартиру и не стала нашей соседкой. Хотя и потом... я долго не догадывалась, что та, Зинаидина, Алёна и задумчивая женщина с копной заколотых волос, с которой я так часто пересекалась в подъезде и рядом с домом, - одно и то же лицо.
На самом деле Алёна Басилова, знаменитая Бася, как ее называли современники, была дочерью Аллы Рустайкис - актрисы, поэта, автора стихов к знаменитой песне «Снегопад», и Николая Басилова, композитора и театрального режиссера, который закончил мастерские Мейерхольда по актерскому и режиссерскому мастерству. Басилов был учеником и ассистеном Мейерхольда, и великий режиссер ему очень доверял.
«Папа был блистательным композитором-стилистом, - рассказывает мне Алёна, – который восстановил в России оперы-буфф. Он был коллекционером и собрал огромный «мешок» Оффенбаха, в мешке хранились оригинальные рукописи и ноты композитора. Он научил и мою маму сочинять оперы-буфф. Я родилась под эту музыку – как раз тогда мама писала оперу и «была беременной» не только мной, но и музыкальной работой!»
Бабушка же Алёны талантливая пианистка Ида Хвасс (мать Аллы Рустайкис) доводилась кузиной сестрам Коган, известным как Лиля Брик и Эльза Триоле. Именно в доме Иды Яковлевны Владимир Маяковский познакомился с юной Эльзой, будущей писательницей, которая и привела его к своей сестре Лиле, бывшей уже тогда по мужу Брик.
Квартира Алёниной семьи в доме на Садовой-Каретной была поистине особенной. Кто-то квартиру эту называл модным салоном, а кто-то - артистическим ковчегом, но Алёне не нравятся эти сравнения. «Что за глупости! - восклицает она. - Это была обыкновенная московская квартира! Но она была единственным в Москве местом, где можно было читать стихи и свободно себя выражать».
На Садовой-Каретной побывало множество творческих личностей: поэтов, прозаиков, художников, артистов, уже в то время маститых, а также тех, к кому известность пришла позже. Частыми гостями здесь были поэты Леонид Губанов (впоследствии муж Алёны), Инна Лиснянская, Иосиф Бродский, Булат Окуджава, ленинградские поэты Виктор Кривулин , Глеб Горбовский и многие другие. «У меня перебывал весь Питер!» говорит Алёна.
Вот что пишет Генрих Сапгир об этих встречах: «Без Алёны Басиловой Москва 60-70-х была бы, боюсь, неполна. Дом ее стоял прямо посередине Садового кольца, примерно напротив Эрмитажа, рядом был зеленый сквер. Теперь ни этого дома, ни сквера давно нет... А когда-то с раннего утра или посредине ночи мы кричали с улицы (она жила на третьем этаже ): - Алена!!! - и соседи, как понимаете, были в восторге.
В ее просторной старомосковской квартире кто только не перебывал, стихи там читали постоянно. Помню кресло в стиле Александра Третьего, вырезанное из дерева, как бы очень русское: вместо ручек топоры, на сиденье - деревянная рукавица. Здесь зачинался и придумывался СМОГ в пору, когда Алена была женой Лени Губанова. Здесь пили чаи и Андрей Битов, и Елизавета Мнацаканова - такие разные личности в искусстве».
Безусловно, выросшая в таком окружении, Алёна впитала в себя дух времени и особое бунтарское начало. Это была личность неординарная, эпатажная, чувственная, и, как говорят сегодня, сверхпродвинутая. Мечтательная и жизнеутверждающая одновременно. Возможно ли, чтобы все эти качества соединились в одном человеке?! Оказалось, возможно. И не только соединились, но и на долгие годы сохранились в ней чистота и острота восприятия мира.
Интересны воспоминания Заны Плавинской , которая пишет: «В короткой юбке, с летящими волосами, на бешеных скоростях мотоциклетки, Бася гоняла по Москве, и шлейф первых рокеров сопровождал ее всюду. Ей было 15 лет, когда бродильный элемент Евтерпы ударил в гены, Муза явилась, и мир изменился. В голове, в ритме гонки, засвистели анапесты и хореи, на лету охватываясь рифмой, рождая диковинные метафоры. Она стала кумиром и романтическим символом СМОГа. В своём салоне на Садовой-Каретной Алёна была раффлезия - цветок богемы, похищающий сердца. От жены Губанова сходило с ума пол-Москвы». И далее там же: «Но даже стихотворчество не смогло вобрать в себя всю природную энергию. Живая сметливость, твердая рука и точный глаз обернулись многолетней забавой.
Королева зеленого поля владела кием, шаром и лузой с блистательным мастерством. Она производила фурор в бильярдном павильоне сада Баумана, где когда-то прогуливался Чаадаев, “всегда мудрец, но иногда мечтатель”…».
Эдуард Лимонов в «Книге Мертвых» вторит ей: «Алена была, что называется, модная девочка. В стиле 60-х годов, в мини-юбках, длинноногая, длинноволосая, в высоких сапогах, с черным пуделем. В России такие девочки были тогда жуткая редкость. Зато они встречались в западных журналах, где обычно стояли рядом со знаменитыми людьми. Гений андеграунда, признанный таковым чуть ли не в семнадцать лет, Губанов, очевидно, посчитал, что имеет право на такую девочку. ... Я бывал у Алены в ее (она шла в ногу со временем, жила если не по Гринвичу, то по Сан-Франциско) комнате, где стены были окрашены в черный и чернильный цвета, пахло жжеными палочками, на низких матрасах лежали домашние - крашеные - покрывала в хиппи-стиле и такие же подушки. Кто-то ее наставлял и привозил тряпки. В общем, вполне Сан-Франциско, Ашбери-Хайтс того же времени».
...И вновь я смотрю на Алёну сегодняшнюю – мы то сидим на кухне, то уходим в комнаты. В пространстве своих владений она перемещается легко, словно незаметно приподнимается в воздухе и парит над всякого рода препятствиями, в большом количестве расставленными для чужого спотыкания: над антикварной мебелью, над огромным столом с резными ящиками - в центре комнаты, над бесконечными стопками разновеликих книг, этажерками. Всюду многочисленные картины, рукописи, фотоальбомы, журналы. Я поспешно двигаюсь за хозяйкой, пытаюсь не уступить ей в ловкости, но делаю шаг и... опрокидываю букет с хризантемами, стоящий в высокой изящной вазе. Цветы обреченно летят на пол, разбиваются на бело-зеленые осколки лепестков, паркетный пол зловеще темнеет под
медленно расползающейся лужей-медузой...
Я взмахиваю руками, суечусь, но Алёна занята другим делом – она поглощена поиском нужных нам фотографий и записей. Лишь рукой машет: «Брось, потом, потом, вот, смотри лучше...» - и извлекает на свет рисунок – женский портрет, резкий, уверенный. «Это Зверев , - поясняет она, и я вижу: год 1976 и подпись художника. - Ты отойди подальше и вглядись! Видишь? Толя отлично умел создавать оптические эффекты». Я отошла, но ничего не увидела – с портрета на меня по-прежнему смотрела печальная девочка с огромными глазами. «Дальше, дальше!» - настаивала Алёна, и я отступила из комнаты в холл. Еще, еще и... увидела. Девочка с огромными глазами смотрела на меня и плакала! Я отчетливо увидела ее слезы. «Да, она плачет», - почти восторженно кивнула головой Алёна, быстро отвернулась и водрузила портрет на место.
Я оглядываюсь по сторонам, знакомлюсь с жителями Басиного ковчега. Здесь множество фотографий. Вот Алёнина бабушка - пианистка Ида Хвасс, горячая поклонница художников «Бубнового валета», яркая и неповторимая, ее имя выведено серебром на стене почета Московской консерватории. Вот волшебной красоты молодой Александр Рустайкис – муж Иды и Алёнин дед, талантливый актер и режиссер, партнер великого Станиславского в «Моцарте и Сальери». Вот фотографии мамы Алёны – необыкновенной Аллы Рустайкис: с маленькой Алёной, в «Принцессе цирка», в «Летучей мыши»... Вот фото Лени Губанова – красивое трагическое лицо, совсем еще юное.
Со стен на нас смотрят скетчи и картины – еще один зверевский портрет Баси, еще масло, еще акварели, и, конечно же, знаменитая «Ида и Алиса Хвасс» - две сестры, девочки в капорах, об этой картине у Аллы Рустайкис есть строки:
Две девочки в нарядных капорах,
Тех, что в преданья отошли...
Как горько ваши слезы капали,
Когда вы в женщины пошли!
В этих стенах квартиры Аллы Рустайкис, где сегодня живет Алёна, хранится не только память. Здесь хранятся ключи к бесценному культурному наследию. Здесь дышит история, оживают краски и слышатся голоса тех, о ком мы знаем понаслышке и с кем теперь есть чудесная возможность пообщаться.
И вот мы опять курим, говорим – бесконечно, обо всем, а я рассматриваю свою собеседницу, сидящую напротив в кресле с высокой спинкой, облаченную в длинное темно-зеленое платье, на пальцах - тяжелые кольца, и поражаюсь мистическому магнетизму, который она излучает, и который привязывает к ней все крепче и крепче. И я невольно, со щемящей тоской, вспоминаю свою бабку Зинаиду.
Уж не знаю, что в них, в этих женщинах, особенного, женщинах той «чутьраньшей» эпохи – то ли взгляд, то ли внутренняя творческая наполненность, то ли особое универсальное знание, передающееся собеседнику при взаимном созвучии душ, то ли жажда жизни - страсть, с которой они отдавались и отдаются жизни. Но то, что я видела в Зинаиде, я мгновенно распознала и в Алёне, когда наше общение из простого соседского превратилось в дружбу. Та же улыбка – легкая, едва заметная, слегка ироничная. Тот же взгляд внимательных глаз – весь в тебе, весь твой безраздельно, пронизывающий до последней клеточки. Эта волшебная мистика обаяния и искренности. Эта бесконечная любовь к человеку.
Эти женщины, будучи и сами прекрасными рассказчицами (уж им-то есть что рассказать!), умеют молча слушать – всецело и безраздельно отдаваясь собеседнику, проникаясь его чаяниями, сострадая и проживая вместе с ним его историю, никогда не осуждая и безошибочно определяя вектор общения. Этакое многословное немногословие. Не удивительно, что Алёна всегда была чьей-то музой, и это было наряду с поэзией ее самым главным, на мой взгляд, предназначением! Она может вдохновлять, подпитывать энергией, неудержимо радоваться в случае победы и подставлять руки при падении. Она не боится жить. Не зря же Генрих Сапгир сказал о ней: «Очень сама по себе и совершенно московская Алена Басилова».
...С Алёной хочется разговаривать, хочется делиться, хочется слышать ее короткие, хлесткие вопросы, всегда к месту - и как только она так быстро все просекает? Хочется слушать ее завораживающий грудной смех, хочется смотреть, как она курит, как вспоминает... И поражаешься тому, насколько она современна и бесконечно «актуальна», не стараясь таковой быть; она всегда к месту, не напрашиваясь; она всегда «в теме», ни за чем особо не следя... Она гибкая и не категоричная, поэтому от нее веет молодостью. Я чувствую нас одновозрастно молодыми... «Обращайся ко мне на «ты», - говорит Алёна, и мы катаемся с ней в машине по летней ночной Москве и говорим на чисто женские темы...
Но при всей покладистости у Алёны есть и свое индивидуальное видение происходящего. Она по-прежнему свободолюбива, не приемлет стереотипов, ханжества и лицедейства. На каком-то детско-интуитивном уровне она безошибочно распознает ложь и искренность, по своему внутреннему личному камертону в огромной толпе выделяет «меченых искрой Божьей».
«Ее гражданская позиция не изменилась, - пишет З. Плавинская, - она и сегодня нонконформист. От советской власти её спас Морфей, она ее проспала, поменяв ночь на день, как ночная красавица Евдокия Голицына - возлюбленная Пушкина.
И сегодня – ни одного поклона в сторону издательств, никаких соглашений с общим течением купленой культуры. Результат? Сенсорный вакуум… «иных уж нет, а те далече»… Зато она умеет смеяться в страшное лицо реализма… “Я орел, я летаю одна…”».
...Сказано об Алёне много - и не сказано ничего... Но есть еще одно качество, без которого Бася просто не была бы самой собой: она необыкновенно артистична, а поэзия ее - особенно в собственном исполнении – тема, достойная отдельного исследования.
В статье «СМОГ на площади: «Мы будем быть» Виктория Шохина пишет: «...Прекрасная Дама СМОГа Алёна Басилова — первая и главная любовь Губанова: ей он посвящал свои стихи на протяжении всей жизни, как бы она ни складывалась. Она не уступила бы Ахмадулиной — ни красотой, ни талантом. Автор «Поэтического словаря» Квятковский находил в её стихах очень редкий размер — шестидольник третий . Её причудливые стихи — ворожба и волшба:
Детство моё дальнее
(только не...)
Бегство моё тайное, тонкое...
Волюшка невинная - шалая...
(Вон я побежала за мамою...)
Ро ро ро ро: Розовые, светлые!
Зо зо зо зо: (Надо же!) Зо зо зо зо зо!
Вы вы вы вы не были на свете бы,
Если бы, ну если бы,
нуеслибынуеслибы... Ну.. »
Авторское исполнение Алёны всегда бередило чувства и души тех, кто ее слышал. «Ее стихи, кипящие темпераментом и артистизмом, покоряли даже упрямых консерваторов, - пишет в воспоминаниях Зана Плавинская. - А мэтры 1920-х – 1950-х годов: Крученых, Чуковский, Шкловский и Квятковский (открывший в ее стихах редчайший размер), а также и 1970-х: Светлов, Самойлов, Окуджава – покорились яркой новизне стиха – рукоплескали и пророчили… С эренбурговской трубкой, в вольтеровском кресле могучим гулом чеканила она свои ритмические стихи. Такой я увидела ее в случайных гостях в 1960 году. Ей было 17 лет. Мальчики лежали у ее ног, как венок сонетов… Читает ли она стихи, говорит ли прозой, рождаются лексические панорамы, полные ослепительного огня страстей».
Мне тоже посчастливилось побывать на творческом вечере Алёны . Проглядываю свои записи, нахожу вот это: «...Сначала выступала некая поэтесса и долго перекладывала кучку путаных листочков со стихами, потом подробно комментировала те или иные строчки, чем утомила меня лично до невозможности, так и хотелось крикнуть: «Ну, дочитайте уж стихи свои!»...
А потом вышла Басилова. Села, не торопясь, за столик, оглядела поверх очков публику и... без остановки, мерным, поставленным голосом, от которого мурашки по коже, отстукивая ногой ритм, начала чеканить свои гулкие строки, приправленные интонационными акцентами и выплескивающейся через край природной завораживающей энергией. Я ощутила с ужасом (вдруг кто заметит!), как к горлу подкатил ком, а глаза мои сами собой наполнились влагой... Но моего всплеска эмоций никто не заметил - залу было, слава Богу, не до меня: Басилова заполнила все пространство собой и своими внеземными звуками:
...Особливо про-зы-ва… про-зы-ва-ли
Полюбила я шута ро-зо-ва-во!
Полюбила Истинно Сахарно-го!
Аж румянец выступил Аховый! — О!
и все вокруг засверкало фейерверком смысловых знаковых словосочетаний.
Все твои враги — благообразные…
Все твои друзья — О! Улыбаются…
Самые коварные согласные
С гласными прекрасно уживаются…
Когда Алёна закончила, когда прозвучала последняя строка и в зале стало вдруг тихо, я наконец шевельнулась, осознавая, что едва могу разжать свои сомкнутые в замок пальцы. Вот ты какая, легендарная Бася... вот как ты умеешь разить наповал своего слушателя. Тебя надо слушать, тебя надо слышать!..»
...Уже поздно, половина третьего ночи, надо идти спать, а то будут бурчать домочадцы: «Где ты ходишь?». Как мне объяснить им, что по ночам я уплываю с Алёной на ее ковчеге по волнам истории? Но я с трудом все-таки покидаю эту колдовскую квартиру, на ходу еще что-то договаривая... в полусне пытаясь что-то запомнить... на полуслове захлопываются двери лифта, и я, хоть и знаю, что смогу вернуться сюда в любое время, чувствую себя бесконечно осиротевшей.
На улице – глубокая ночь, темно. Но я знаю, что в Алёниной квартире до утра будет гореть окно, и она будет ворожить, ворожить, ворожить...
Почтальон! Звони громче и дольше!
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Автор «Поэтического словаря» [1] А. Квятковский находил в стихах Алёны Басиловой очень редкий размер — шестидольник третий.
ШЕСТИДО´ЛЬНИК — самая сложная из четырех элементных групп, участвующих в формировании правильных ритмических процессов русского стиха. Будучи двухакцентной мерой, Ш. состоит из сочетания четырехдольника с двудольником; главный метрический акцент приходится на первую долю четырехдольной части, а побочный акцент — на первую долю двудольной части: ⌣̋⌣⌣⌣ | ⌣́⌣. Как элементная ритмическая группа Ш. имеет шесть видовых форм, зависящих от положения в стихе анакрузы и эпикрузы:
В качестве примера шестидольника третьего он дает следующие строки::
| Если б | сумерками |
| Звезды | выбежали |
| Пере|мигиваться |
| У пру|да, /\ /\ /\ |
| Мы фо|нариками |
| Элек|трическими |
| Им под|свечивали |
| бы тог|да. /\ /\ /\ |
(А. Квятковский)
Отсутствие в поэтической практике стихотворений в форме шестидольника третьего объясняется, видимо, сравнительно небольшим количеством в русском языке слов с четырехсложными окончаниями; поэтому так редко встречаются вообще стихи с четырехсложной рифмой или четырехсложной клаузулой. Между тем мелодика ритма шестидольника третьего очень приятна; в музыке она широко популярна, например начало второй части первого концерта для фортепьяно П. И. Чайковского, который использовал здесь мелодию и ритм украинской песни.
[1] Поэтический словарь. — М.: Советская Энциклопедия Квятковский А. П., науч. ред. И. Роднянская 1966.