Сергей Скловский
Такая
Нaшa любoвь – шoкoлaд гoрький; aттрaкциoн «Руccкие гoрки»; перечень рaзных oбид пуcтяшных; ревнocть, cнocящaя нaпрoчь бaшню; кaпелькa крoви нa cвежей рaнке; cвет cветлячкa в зaпoтевшей бaнке; coлнечный зaйчик нa cтaрых oбoях; нежнocть, нaкрывшaя нac oбoих, cквoзь кривoтoлки, дoжди и вьюги, пригoвoрившaя нac друг к другу; cиних cлoнoв в пoднебеcье cтaя... Нaшa любoвь – нaм нужнa тaкaя?
Сто первый
Ты поёшь, я подпеваю, ты – еще, и я – еще... Мы с тобой в пустом трамвае, нам в трамвае хорошо! Барабанит дождь по крыше, мы плывем над морем луж, попросить бы тех, кто выше, чтобы выключили душ. Током бьет озноб по коже – вольт, наверное, мильён. Ты смешливая, я – тоже и, конечно же, влюблен. Распахну свои объятья, душу настежь распахну. Ну а чуть помнется платье, на себя приму вину. Запотевшему стеклу я доверяю пару фраз и опять тебя целую вот уже сто первый раз...
Мы плывем
Вот и лето на нас навалилось звенящей тоской, грозовыми раскатами, пробками на эстакадах. Мы с тобою плывем над залитой дождями Москвой вдоль нарядных, забрызганных мокрым закатом фасадов. Ты мурлычешь под нос бесконечный улыбчивый блюз, а сама – горяча, словно пицца в картонной коробке. Я, конечно, тебя распакую, едва доберусь, потому что влюблен и еще – потому что не робкий. Ты наивна, смешлива и, словно росинка, свежа, и сияют глаза, и пылают пунцовые уши. Ни за что никакому дождю не залить этот жар, что рождается в наших телах и распаренных душах... Наш кораблик плывет над залитой дождями Москвой, вдоль забрызганных мокрым закатом сплошных декораций. Мы, конечно же, скоро причалим, клянусь головой, и под зонтиком выйдем в цветение белых акаций.
Когда я все же улечу
Когда я все же улечу куда-нибудь, пускай, в Канаду, весна начнется снегопадом – одною из своих причуд. Из дня вчерашнего письмо пошлю тебе, что, мол, скучаю... А ты прочтешь, заваришь чаю, на снег засмотришься в окно, и, может быть, взгрустнешь в ответ, и мне напишешь пару строчек. Я разобрать сумею почерк твой – даже через интернет.
Тоска
Пушистым котенком в клубок у виска привычно свернулась ночная тоска, тихонько мурлычет всю ночь напролет, терзает добычу и спать не дает...
Этот дом
Вот этот дом. Ледяные ступени вверх, вниз... Тусклые лампочки, хищные тени, плен запустения и сновидений слизь. Стекла заплыли. В бархате пыли вбит след. Стрелки часов безнадежно застыли. Что это: сон, прочерк памяти или бред? Нет, не ошибка. Вот эта скрипка, стон струн... И фотографии старой улыбка: мол, это ныне все зыбко и хлипко – был юн. Грустно. Химеры выцвели, серы. Тишь. Лишь слышится гомон далекого сквера, да шелохнет край суконной портьеры мышь. Тлен, цепененье. У морды оленьей нос сиз. Стынут в камине зола и сомненья. Прочь, и скорей! Ледяные ступени – вниз.
Унисон
На цыпочках в заснеженном лесу стоит и зябнет грустная избушка. Ни огонька в окне ее, неужто хозяев нет, а прочим – недосуг? Смущение и робость поборов, мы ввалимся незваными гостями, и снегу в чайник наберем горстями, и натаскаем хворосту и дров. Каких-то полчаса, и вот уже душистый чай томится в желтых кружках, и мы прижмемся в тесноте друг к дружке, переживая сказочный сюжет. Избушка убаюкает теплом, урчаньем печки, травянистым духом, жужжанием вдруг пробужденной мухи, укрывшейся в потемках под столом. Проваливаясь в вязкий ватный сон, сжимаю крепко теплую ладошку, и понимаю: это понарошку – избушка, ты и мысли в унисон...
Поговори со мной
Поговори со мной о чем-нибудь, услышать голос твой – уже приятно... И может быть, короче станет путь от дома – до работы и обратно. Поговори со мной о пустяках, о радуге, о солнечных зайчатах, о диких бесшабашных ветерках, вприпрыжку уносящихся куда-то... И, разглядев, что я тут не один, но явно осознав, что третий – лишний, нам грустно улыбнется вслед гаишник – московский важный голубой пингвин.