Артур Новиков

***

Глаза пропитаны насквозь

Твоими влажными духами,

Страна моя.

Мне не спалось

В бездонном

Комнаты стакане.

За дверью падал хрупкий лёд.

Пыльцой снежинок исходило

Сухое сердце.

Из аорт созвездий

Пёрла ночи тина.

Молчал архангел Гавриил,

Клубился сумрак аномалий.

Я ничего не говорил,

Но люди что-то понимали.

***

Что прежде ты понимал как речь,

Сегодня может на плечи лечь

Камнем, или лишить ума,

Может в голос ворваться тьма.

Где память знала, что время есть,

Кустится скорбь, зацветает месть,

И реки, вспять приучаясь течь,

Брега бросают во имя сеч.

Как может слово вместить тоску?

Как выжить мысли, когда в мозгу

Нет места чистым полотнам дня,

Но проходная, труда мотня.

Не в тушь – под ребра, белым-бело,

Чтоб почернело, вколоть перо

Под вечер импульс виска руку

Толкает воплем «ку-ка-ре-ку!».

О бледный юмор, о сизый смех,

Окно в ту ночь, что накроет всех,

Цинизма вензель по-над листом –

Гранит ли, мрамор – лежать пластом.

Спасет не мысль, – быстра, слаба –

Спасает замысел, пот со лба

Владельца давящий, в черепной

Не помещаясь чугун чумной.

Так засуху может гроза смести,

Так может бывшее на мази

Стать гиблым дело. Так иногда

Для пары строк нужно сжечь года.

***

И все равно от нас останется

Москвы прекрасное уныние,

Одна-единственная станция

И это небо темно-синее.

И все равно мне здесь закончиться:

Где зимней ночью клены длинные,

Где от соблазнов луны корчатся,

Где на ладонях тают линии,

И пропадают в ульях личности,

И в никуда уводят улицы,

И если сердце увеличится,

То непременно печень сузится.

Но что с того? Улыбкой месяца

Я растяну лица подобие,

Опасных звезд вертитесь, лезвьица,

По швам трещи, моя утопия.

Последней каплей веры выжженной

Успеть напиться и раскаяться

В том, что, как язва в сердце, выжила

Тоска в уме, смешная карлица.

***

Из вот этих рук все до нитки роздал

И живу в тиши, ниже пыли ростом,

Выхожу во двор – здесь березы, липы,

И небес фарфор, и созвездий нимбы.

Как просты слова, как их звук привычен,

Неудачно как я к нему привинчен.

И ложатся дни, словно блажь на лица,

Скоро ляжет снег, словно плащаница.

Снег меняет все. Не пропал бы даром.

Отворишь окно и с напрасным даром

В резонанс войдешь, из тумана выйдешь,

И она, она!.. Всё, голубчик, финиш.

К журавлям из рук улетай, синица,

Одному говеть, одному золиться,

И без шерсти – сед, и без бога – грешен,

Путь один идет и к чертям, и к лешим.

Он и в прошлый раз не сберег, не понял,

Он и в этот раз пустотой наполнен,

У него судьба – дым во рту и случай,

Сохрани себя для иных созвучий.

***

Наблюдаю падение суток

На холодный осенний асфальт,

Превращается в воду рассудок,

Превращается голос в слова.

И неважно, насколько технично,

И неважно, насколько сильно.

Я безмолвно, как проклятый нищий,

Прихожу постоять под окно.

Точно так же, как было в далеких,

Изувеченных счастьем годах.

Тот же дым в замерзающих легких,

Та же мука и оторопь та.

Точно так же окно опустело –

Снова город, в котором один,

По весне, словно всплывшее тело,

Между острых беспомощных льдин.

Успокой меня, милое место,

В прошлой жизни здесь ждали меня.

Я стоял под подъездным навесом

И боялся вот этого дня.

***

Пока еще мы живы,

И звук для нас не пуст,

И колесо наживы

Не ускоряет пульс,

Не притупляет око,

Напрасно кровь не льет,

И мысль, как импульс тока,

Под пагубный налет

Обыденного может

Ворваться, разнести…

Пока словесность множит

Созвучья ра-зно-сти,

Где смысл приемлет форму,

И тело суть хранит –

Там не взойдет гранит,

Пустынно и тлетворно,

Монументально. Мы

В апрельской панораме

Путями талы-ми,

Меж тех, что поорали,

Возвысились, – идем.

И никого не надо,

Не нужно идиом

Плакатного разлада,

Цикличного «ура!».

Сизиф, твоя гора

И спуск с нее – награда.

***

Пройдешь по снегу, по дворам,

В «Пятерке» – двести за «Парламент»,

Кури, скиталец Авраам,

Дыши, прогорклыми парами

Весны, бензина, сигарет,

Болотной набережной духом,

И, пеплом прошлого согрет,

Качайся, будто бы под мухой.

У той скульптуры – «жертв-детей

пороков взрослых» – плыл однажды,

Осенней жухлости желтей,

Сквозь облака в небесной саже

Диск солнца. Плыл в реке второй…

У той скульптуры, на скамейке,

Жизнь пропуская стороной,

Сидели двое… Но с Омеги

Когда б взглянули вы, то взор

Уперся б в целое, наверно...

Но, может, это я возвел

В нелепый сан скамейку сквера.

***

Шрам дождя на окне –

Ни тоски, ни печали,

Только кажется мне:

Мы как будто в начале –

Нас никто не позвал,

Нам никто не ответил,

Но у нас есть вокзал

И хронический ветер.

Нам даны тишина

И пронзительный голос,

Но, увы, не слышна

Уходящая в конус

Песня первой любви

И последней к тому же.

Нам – люби, не люби –

Ни жены и ни мужа.

Хорошо – есть Москва,

И дождливое лето,

И бродячий оскал

Страшной физики-мета,

И вспотевший вагон

В черной вене столицы,

Там, на дне, глубоко

Наши круглые лица.

***

Идти по мокрому проспекту

И улыбаться – viva фарс!

Когда исчезнут все поэты,

Я здесь останусь ради вас.

Останусь белых писем ради

И ради музыки в ночи,

Во имя краски на ограде,

Чтоб рады были ей грачи.

В лучах фонарного тумана,

Где сквер, влюбленные и мрак,

Останусь тем, чего так мало,

Не ради, может быть, а так…

Надеждой тонкого дурмана,

Как глупый и прозрачный дым,

Пусть переполненная рана

Огнем исходит золотым.

И, никого не обжигая,

Исчезну ль я, свети одна,

Душа моя, душа живая,

Свети от неба и до дна.

* * *

Если свет лица коснулся,

Талый свет звезды твоей,

Если смазан график пульса,

Если подал соловей

Сквозь февраль и вьюги голос,

Ты читаешь: Пушкин, Колос,

Богданович, Бровка, Фет,

Мавр, Купала, Танк…

Привет, друг мой,

Миру неизвестный.

Значит, мы с тобою вместе,

Даже если ты еще

Не родился. Ни о чем

Ты и знать еще не знаешь,

Но запомни, нужно нам лишь,

Только нам с тобою это:

Слово, схваченное где-то

На границе бытия

За незримый нервный импульс,

Где вселенных бьется дух.

Я хочу, чтоб мне приснилась

Жизнь, похожая на ту,

Что казалась настоящей,

Что реальностью была.

Вот мой стол.

В нем верхний ящик,

Этой жизнью полн сполна.