Валерий Старовойтов. Новогодняя рапсодия
Мороз был несильный, так себе морозец. Пощипывая носы и уши, по-моему, он просто бодрил. На трамвайной остановке несколько пенсионеров прятали кислые физиономии в цигейковые воротники пальто, да молодые девчата согревались, весело пританцовывая в стиле хип-хоп.
На циркуляции по кольцевой старый трамвай особенно заскрежетал, потом натужился прицепом брата-близнеца, наконец оба радостно взвизгнули, вырвавшись на свободу, и с грохотом покатились дальше. Рассвет смешался грязью взгорбленных сугробов рабочего поселка и неотвратимо просился в грязное большое окно лязгающего трамвая.
Спешить мне было некуда, потому что завтра Новый год. Устраивать по этому поводу товарно-денежную истерию не мог. Во-первых, денег всего пятьсот рублей – не нашопингуешься. Во-вторых, родился в Новый год, прямо сказать: божий прикол – появиться на свет первого января!
Тащиться в другой конец города подвигнул звонок бывшего командира. Он спас мне жизнь, когда в горящем отсеке подводной лодки делил маску индивидуально-спасательного снаряжения с простым матросом, потерявшим сознание.
По возвращении с флота я быстро сел на восемь годков за оказание вооруженного сопротивления сотрудникам правоохранительных органов, хотя никого из того ствола даже не царапнул. «Все пропьем, а флот не опозорим!» – так и догулялся. Теперь командир – военный пенсионер, штатский гражданин России, с тремя звездами на погонах и орденом Ильича на парадной тужурке, никому не нужный, кроме меня. Да, судьба уравняла нас в правах на счастье в новой России!
Бесполый человек в китайском пуховике навис и простуженным голосом рявкнул:
– Билет или как?
– Лучше билет!
Сугробы поехали. Я закрыл глаза. В лабиринтах мозга поплыли картины моей несвободы. Одна радужная под «Прощание славянки» на пирсе у подводного крейсера, остальные серые, как зона с ее бараками и поселением на острове Вайгач.
Занятное это место, остров Вайгач, расположенный между двумя землями – Новой и «старой». Давнее место каторжан. Берега пологие, изрезаны бухточками, бурлящими от тюленей. Стоит громко свистнуть, и из воды тот час появится симпатичная мордашка. Кругом, густо поросшая затейливыми узорами мелких кустов, лежит тундра, на первый взгляд безжизненное пространство, покрытое холмами с блюдцами озер между ними. Стоит побродить среди кустов, и убедишься – рановато про отсутствие жизни думалось. Кипит она на Вайгаче, живности полно, одна только полярная сова чего стоит. Сидит себе на мшистом валуне белым изваянием и глазищами – луп-луп, а увидит грызуна, взмахнет крыльями, и вот он уже в когтистых лапах. А то, брат! Шустрее надо быть по жизни…
Далеко в море айсберги, а на них пыль от метеоритов, старые бродяги говорили: «Тут небо в алмазах, а те самые метеориты сплошь покрыты брюликами! Сиди и жди, когда на голову упадут, и не надо гопником быть!» Ухмылялись беззубыми ртами, я верил. Верил, да, верил! И уходил в воскресенье далеко в тундру к ненецким капищам – искать, благо по острову можно было перемещаться без конвоя.
Капища расположены в основном во внутренней части острова и приурочены к скальным выходам на возвышающихся в тундре грядах. На некоторых святилищах еще сохранились идолы или их остатки. Вокруг идолов встречаются следы жертвоприношений. Мне повезло. Там я нашел старинные бусы и кисет, полный золотых самородков. Через две недели после волшебной находки я сбежал в трюме, заваленном рыбой под самый подволок. Цена вопроса – два приличных самородка из коллекции шкиперу и бусы вахтенному на трапе.
В Архангельске, сбагрив еще три самородка, получил паспорт гражданина России под другой фамилией, но день своего рождения и родное имя оставил – как связь с прошлым. С фотографии смотрел «похожий» на меня с чуть развернутым ртом. «Инсульт, мать его!» – вот такую легенду и впарил мне подпольный доктор на остатки «зелени» из той коллекции. Потом махал метлой в Питере и Москве, пас скот в Башкирии, разгружал вагоны с фруктами на Урале. В результате дорога до дома растянулась на три года. Командир, главное, поверил про болезнь.
Трамвай противно завизжал; пассажиры, следуя принципу домино, начали валиться; клацнула арестантским запором дверь вагоновожатой, и оттуда понесся великий и могучий русский язык, по качеству исполнения не хуже, чем у моих бывших сокамерников: «Напокупают права, водилы гребенные, не соображая, что трамвай на дороге – главный, …твою, под колеса на своей кляче, япона-мать!»
В моих объятьях оказалось очаровательное создание с чернобуркой на плечах. В облаке хорошего парфюма донесся и запах перегара. Она подняла на меня удивительные по красоте глаза, слегка подернутые алкогольным дурманом, и сделала несколько усталых жестов руками глухонемого человека. Я уступил место. Пассажиры начали покидать вагон, кто с матюгами или бормоча извинения перед другими, а кто молча, отряхивая полы пальто и шуб. Скоро трамвай опустел. Моя попутчица, спрятав личико в чернобурку, кажется, спала. Я слегка тронул ее за рукав, но она точно уснула! Потоптавшись, я присел рядом. Бросить пьяную женщину, да еще, страдающую таким недугом, конечно, и запросто, но она не бомжиха, да и красива чертовски! А что делать? Встал и попросил вагоноважатую закрыть дверь, чтобы не дуло.
– Мужик, стоять долго придется.
– Ну да. Гаишники у нас народ скорый до поборов, но ленивый до разборов.
– Точно! А чего это твоя спит, умаялась шопинговать?
Закурили.
– Да нет, просто она раньше проводником на поездах дальнего следования работала, вот и засыпает только под стук колес.
– Веселый ты мужик, бабы любят таких. У француженок опрос проводили, какие им мужчины нравятся, так вот большинство ответили, что с юмором. Вон тачка подъехала справа, давай проводницу свою забирай, а то через час по новогоднему тарифу начнут драть. Эй, коллега на четвероногом друге, молодоженов забери от меня!
Молнией летели на такси с моей таинственной незнакомкой по городу, принаряженному в ледяные разноцветные одежды сказочных персонажей. Я не понимал ее, и она знала, про сей печальный факт. Когда тачка начала прижиматься к обочине, просто дотронулся до шикарного воротника чернобурки, а потом прикоснулся к своей груди и задержал руку. Улыбнулась и кивнула в знак согласия и сделала несколько быстрых жестов. Я недоуменно развел руками.
– Она говорит, что ты хороший человек и не похож на бандита, поэтому согласна. – Таксист перевел язык жестов. – Не парься, старик, зуб даю, что не вру. У меня мать глухонемая.
Он сделал тоже несколько ответных взмахов руками, усердно помогая мимикой и губами. Девушка радостно закивала, и тут же ее длинные ухоженные пальца начали выписывать в воздухе неведомые мне буквы.
– Она говорит, что ей некуда идти, кроме вокзала. Она приезжая. Так получилось. Просит к полуночи приехать сюда и отвезти ее к ночному поезду до Омска и спрашивает тебя: «Проводишь до такси?»
Столько было искренности и радости, доверчивости и покорности в этих изумительных глазах, что я сказал:
– Переведи. Да нет проблем, дом напротив, номер пять, второй подъезд, квартира 52. А живет там мой командир. Вот мой паспорт, бери, так спокойнее будет ей, и тебе гарантия, что не кину. – Я протянул коричневую книжицу, вложив в нее деньги по новогоднему тарифу.
Дверь открыл капитан первого ранга Федорчук Александр Александрович. Вид у него был, я вам доложу: потертые джинсы, заправленные в высокие шерстяные носки с красными лоскутами заплат, под стать штанам такой же ветхий свитер, на шее заляпанное маслом полотенце. Из небольшой кухни в длинный коридор тянуло запахом вкуснятины. Сан Саныч недавний холостяк. Жена и дочь оставили его, как только закончилась служба, а с ней и деньги, невесть какие, по нынешним меркам, но все же! Да и хата побольше в Краснодаре досталась от тетки, махнувшей замуж в Канаду. Командир же обосновался в Томске, потому что здесь могила матери. Похоронили, когда мы наматывали мили на лаг у берегов острова Маврикий, что недалеко от жаркой Африки.
Неожиданная гостья окончательно пришла в себя и, скинув свою чернобурку мне на руки, улыбнувшись Санычу, как старому приятелю, уверенно шагнула в проем кухни.
– Она, кто?
– Снегурка, командир! – Женщина была красива, вне всякого сомнения: высокая и стройная, изящная и грациозная.
– А ты, значит, Дед Мороз, и в подарок нам принес…
Я достал из кармана фляжку.
– Шило?!
– Оно самое, спиртяга медицинский! Калым, так сказать: одной аптекарше мойку устанавливал.
– Ай да молодца, ценю и объявляю благодарность! – Сан Саныч обнял меня. Пока курили на балконе, вдыхая с «Явой» морозный воздух, я и рассказал вкратце о дорожном приключении.
С появлением незнакомки командирская берлога засияла, потолки стали выше, комнаты больше, выцветшие обои от милой улыбки ярче, а с блеском шелковистых волос мог соперничать только старинный барометр, бронзовый корпус которого был надраен Санычем до корабельного шика и лоска.
Про старые традиции вообще молчу. Командир полагал, что будет чудодействовать на кухне, громогласно вопрошая меня, наряжающего в комнате елку: «Старик, может мне податься снова на флот в качестве кока? В торговый еще смогу – там до пятидесяти, а мне только сорок девять; ты попробуй, какая гадость, мой заливной судак! Чего притих, поддаешь втихаря?!» Но, увы, все это в прошлом, а сегодня под парами доходил рыбный пирог, фрукты вымыты и выложены в вазы, курица дожарена, селедочка нарезана умелой рукой и сдобрена перчиком и лучком. И все Она!
Всего в течение двух часов гостим у Саныча, а такое впечатление, что мы здесь всю жизнь. Я попытался пошутить про идеальную жену, которая готовится к Новому году молча, на что командир серьезно пригрозил: «Еще одна такая шутка по поводу ее недуга, и ты, Лёнчик, окажешься в ближайшем сугробе – благо лететь всего три этажа!»
Мне еще на подводной лодке доводилось видеть, как он приводит в исполнение сказанное таким голосом. Осталось пожать плечами и, подавая в очередной раз не ту новогоднюю игрушку, под ее веселую улыбку и наклон головы, означающий: «Конечно нет», – взять ручку и написать на листке: «Красный шар?» Она радостно закивала и написала: «Как мы раньше не догадались проскочить другое измерение, разделяющее нас!»
Показал записку Санычу. Он долго всматривался в листок, даже очки надел, а потом сел на диван и начал писать своим каллиграфическим почерком.
Если глаза – зеркало души, то это про нее. Если почерк – зеркало характера, то это про него. Не знаю, что он там писал, потому что писал быстро и очень нервничал – раза два рвал записку. Я помалкивал, но чувствовал, что наша гостья взволнована. Прочитав, улыбнулась и написала в ответ: «Дорогие мои мужчины, я благодарна вам, что приютили бедную женщину. Так получилось, что я приехала в гости из Омска к своей подруге по интернату. В дороге ничего не ела и быстро захмелела. Это не понравилось ее маме, страдающей таким же недугом, и мне пришлось уйти. Глухонемые очень нервные люди, простите, но это так. Я работаю теперь учителем литературы в том же интернате. Зовут Екатерина Александровна, можно просто Катя!» Она протянула руку. Саныч галантно поцеловал, а я просто пожал нежное запястье.
Проводив старый год, я захмелел на старые дрожжи и теперь, слушая президента, расставлял приоритеты и для себя. Год прошел после Москвы тихо и незаметно: работал сантехником в частном предприятии, был «передовиком капиталистического труда» – благо навыки трюмного на подводной лодке не успел забыть. Только вот или одиночество, или страх за двойную жизнь, или то и другое вместе иногда швыряли в запой, обычно после дня ВМФ, но для этого проклятия отгулов всегда было тьма...
Командир и Катя обменивались записками и были увлечены настолько, что забыли на время про самый желанный праздник. Их отвлек мой неудачный выстрел в потолок и пена шампанского, хлынувшая в оливье. Они разом вскочили и протянули хрустальные бокалы под остатки вина.
Изящным жестом Катя написала нам в воздухе: «С Новым годом!» И он ворвался в комнату гимном, падающими разноцветными звездами петард, криками «ура!» за стенами, улюлюканьем сигнализаций автомобилей во дворе.
Капитан первого ранга в парадной тужурке пригласил женщину в строгом темно-синем платье на танец, выключив звук телевизора. Я понял Саныча, Катя тоже поняла и с благодарностью сжала крепкое плечо. Он нежно держал ее за тонкую талию и перемещался плавно, увлекая партнершу, как заправский кавалер. Музыки не было, соседи снизу и те притихли со своим хеви-метал. Я, видавший виды зек, готов был прослезиться, глядя на пару, танцующую в тишине. В Екатерине Александровне было столько божественной грации, а в командире столько рыцарского благородства, что казалось, они слышат волшебную музыку иного измерения, про которое она давеча написала. Очередной поворот, и искринки платья сливаются с золотом погон. На фоне новогодней елки и нарядных пар на экране телевизора это было действительно праздничное и чарующее зрелище. Сделав последнее па, командир крутанул ручку телика. И, боже праведный, оно совпало с последней нотой аргентинского танго!
Помогал Сан Санычу переоборудовать детскую комнату, так и не обустроенную дочерью, в рабочий кабинет. Теперь, с книжными стеллажами под стеклом, кожаным креслом и таким же диваном, компьютером и телефоном на шикарном письменном столе, выполненном в стиле ретро, он стал еще и комнатой для гостей.
Снилась в тумане гладь бухты Дыроватой, что на севере священного острова. Мой путь к нелегкой свободе в заваленном рыбой трюме. На воде покачивалась перевернутая лодка и плавала фуфайка с нагрудным номером зэка Брагина. Снился Сталин у кремлевской новогодней елки, отдающий распоряжения президенту, одетому в костюм зайца: «Считаю необходимым заметить, товарищ, что Россия, особенно ее Север с неосвоенными медными рудниками, нуждается в рабочих руках, таких как у Леонида Брагина!» Мать честная, это же про меня! Но картинка уплыла, и приснилась Катя, танцующая в тишине...
Требовательная трель дверного звонка оборвала красивый сон. Сан Саныч не подавал признаков обитания в своей собственной квартире. Пришлось подниматься. В честь дня моего рождения Мороз Красный Нос нарисовал на оконном стекле лохматую ветку, сквозь которую солнечное утро заглядывало в кабинет. Проходя мимо спальни Сан Саныча, я увидел через слегка приоткрытую дверь, волосатую руку, накрывающую бретельку ее тонкой ночной рубашки.
В подъезде, гулял вайгачинский норд-ост, играя на полу обрывками газет вперемежку с мандариновыми лохмотьями и рыбьей чешуей. Видимо, доводчик в подъезде окончательно сломали этой дивной ночью. Я хотел было захлопнуть входную дверь, но неожиданно из-за нее появилась норковая шуба в маске поддатого спаниеля с вывалившимся на бок языком. Рядом стоял таксист, протягивая мой паспорт. Сквозь прорези маски меня некоторое время изучала пара веселых глаз. Картина со стороны, я думаю, типично посленовогодняя: слегка опухшая и слегка изуродованная физиономия, нанизанная на крепкую шею, рассматривает подгулявшую, судя по шубе, суку. Точно, не ошибся: маска съезжает вверх, и появляется женское личико.
– Простите ради бога, а Федорчук Александр Александрович разве съехал с этого адреса? – незнакомка откидывает со лба рыжую челку и буравчиками маленьких умных глаз дырявит меня насквозь. Я молча смотрю на девушку, похожую на взъерошенного воробья. – Вы не похожи на статую Ришелье, Деда Мороза и прислугу, так кто вы и где Александр Александрович, хозяин до недавних пор этой квартиры?!
– Прощаю, девушка, но по существу вопроса отвечу после того, как узнаю, кто вы. Может быть, вы киллер! – Я сделал страшное лицо. Она рассмеялась и закричала на весь подъезд:
– Нет, киллер живет этажом выше! Папка!
За моей спиной стоял заспанный Сан Саныч. Пожав на прощание руку старому водиле, я пропустил вперед командира, на шее которого повисла долгожданная дочка.
На плите гудел чайник. За кухонным столом в окружении закусок и бутылок сидела некрасивая девушка, уплетающая все подряд и при этом успевающая тараторить без умолку. Счастливый командир сидел неподвижно словно аршин проглотил, и слушал, вникал и слушал. Я стоял, прислонившись к косяку, и думал: «Брагин, мир устроен просто. Стоит сделать хорошего человека счастливым на мгновение или дать возможность стать таким в будущем, как к нему, словно магнитом, притягиваются частицы другого счастья и, приложив усилия, такой человек становится еще счастливее. Но это для хорошего человека, Лёнчик, а для беглого каторжника счастье – прожить еще день на свободе».
Стало грустно, налил себе и Санычу по стопарю. Он вздрогнул и тихо сказал:
– Вика, это мой друг Лёня. У него сегодня день рождения.
Девушка бросилась из-за стола, чуть не опрокинув его. Чмокнула меня в щеку и пожелала в будущем так же преданно охранять отца.
– Папа, Леонид, вы когда-нибудь встречали Новый год в аэропорту?! Обалдеть, веселуха, класс! Наш рейс утром 31 декабря должен был вылетать из Новосибирска в Краснодар. Авиакомпания «Сибирь», как всегда, заму... Ой, простите! В общем, новогодняя ночь в Толмачеве. Здесь они молодцы, их менеджер устроил нам такой вечер в ресторане, а для пожилых в гостинице, представляете?! Все потрясно! Теперь буду всегда летать только «Сибирью!»
– Вика, а что ты делала в Новосибирске? Прости, но я так мало знаю, а ты редко звонишь. – Сан Саныч виновато замялся. – И надолго к нам в Томск?
– В Новосибе проходил международный конгресс журналистов. В Томске я на два часа – любимая авиакомпания после часа полета решила, наверное, попраздновать и в вашем городе. Я на такси – и к тебе. Подарок в коридоре на полке. Боже, кто так вкусно готовил, скоро съем свои пальцы! Неужели Леонид?! – Она подняла глазки, которые на миг сделались большими, словно я превращаюсь в Деда Мороза. В дверном проеме из-за моего плеча показалдась Катя.
– Папка? Ты… – Вика поперхнулась и начала кашлять. – Гм, простите!
Саныч совсем потерялся, вскочил, похлопал дочь по спине, сел, потом поднялся из-за стола и, отодвинув меня, словно вешало, протянул обе руки Екатерине. Она вошла в кухню. Свежая и красивая, как сегодняшнее утро, и в легком полупоклоне наклонила голову.
– Вика, это моя Екатерина Александровна!
Под столом сотовый телефон сыграл «Yellow Submarine». Тонкая рука взметнулась к золотому кольцу в ухе, и веселый голосок вспорхнул в затянувшейся тишине:
– Мамочка, не волнуйся я у отца. Да так! Приеду – расскажу! Что делаю? Ем, знаешь, как вкусно! Это приготовила Екатерина Александровна, она вообще потрясающая женщина. Отец? А что отец, по всей видимости, он молодец! И тебя тоже целую.
– Ну, мне пора! Спасибочки и с Новым годом, с новым счастьем! – Вика поцеловала в щеку Екатерину Александровну, потом отца. – А с Леонидом мы будем целоваться в аэропорту, проводите меня?!
Морозило. Удивительно, но у дома стояла знакомая машина.
– Привет брателло, с Новым годом! Диспетчер назвал адрес, я так и подумал, что ты про паспорт забыл. С такой женщиной... Опа-на, быстро ты их меняешь!
– С Новым годом, уважаемый, – Вика с силой хлопнула дверью. – Колись, спортсмен, с какой скоростью женщин меняешь? – И тихонько двинула локтем в бок.
– Не так скоро, как бегаю, Виктория Александровна! В аэропорт, шеф, с ветерком!
Одинокий лайнер авиакомпании «Сибирь» Соловьем-разбойником свистел на всю замороженную округу, когда мы подлетели на такси к зданию аэровокзала. Поток пассажиров иссяк, у регистрационной стойки топталась молодежь с пивом в руках, да пьяный мужик по десятому разу выворачивал карманы перед неприступной, как скала, дежурной в униформе сотрудника воздушных авиаперевозок.
– Лёня, вы такой сильный. Я, когда увидела вас утром, простите в неглиже, то правда подумала, что вы профессиональный спортсмен...
– Это правда, я бегаю на длинные дистанции.
– Ну а если серьезно, – она крутила пуговицу моей дубленки, видимо, собираясь взять на память. Сейчас ее глаза в своей мечтательной задумчивости были даже очень ничего.
– Я рабочий!
– Можно я буду твоей колхозницей и напишу?! – Стремительно выхватила из сумочки блокнот и приготовилась записывать.
Вот что значит репортерская хватка, подумал я и невольно сжал ее руку.
– Вика, я не местный. Мой дом на острове Вайгач! – Стало легко, словно я проскочил иное измерение, ведь столько лет на это слово было наложено табу. – Давай лучше свой адрес в Краснодаре. Приеду обязательно, пора начинать новую жизнь!
Она сунула визитку, внимательно посмотрела на мою серьезную рожу, поцеловала в губы и засеменила в своей роскошной шубе к стойке, где молодежь приветливо махала ей рукой.
Я стоял посредине огромного пустого аэровокзала и слушал в себе музыку, которую слышат зимой все влюбленные, но не знающие еще про это. Я уверен, что такую же музыку слышала в новогоднюю ночь наша с Санычем необычная гостья. Да и он сам. Эта музыка называется «Новогодняя рапсодия».