Владислав Кураш. Волк

Всегда говори то, что думаешь, и делай то,

что тебе кажется правильным, – это твоя

жизнь, и никто лучше тебя ее не проживет.

Жан Рено

Всю зиму 2016 года я провел в Низких Бескидах. Туда после операции меня отвез Дамьян. Я был слаб и нуждался в уходе. В Гливице оставаться было небезопасно. Меня повсюду искали. Единственным спокойным местом в Силезии были горы. Там у Дамьяна жил дед, старик Збышек. Он жил отшельником недалеко от Бельско-Бяла, на Козьей горе, в глухом уединенном месте.

Во время Второй мировой войны Збышек служил в армии Андерса, командовал санитарной ротой. С 1944 года в составе 2-го Польского корпуса, подчинявшегося командованию 8-й британской армии, воевал на итальянском фронте. Отличился при взятии Монте-Кассино и во время прорыва «линии Густава». За это был награжден Крестом Монте‑Кассино и Итальянской звездой. Участвовал в освобождении Рима, в сражении за Анкону, во взятии Болоньи. После победы демобилизовался и какое-то время работал lekarzem medycynym ratunkowej в Варшаве. Потом уехал к себе на родину, в Силезию, и поселился на Козьей горе, где и прожил всю жизнь, до самой старости.

Збышек в свои девяносто был не по годам силен и крепок. Держал небольшое хозяйство: коня, несколько коз. Сажал огородик возле дома, занимался охотой, сбором трав, выделкой и заготовкой шкур. У него было два охотничьих терьера: сука Мура и ее годовалый щенок Шарик. И огромный темно-серый, весь в черных разводах лесной кот, которого он нашел в горах раненым котенком, выходил, выкормил и приручил.

После операции больше недели я пролежал в горячке без сознания. Все это время Збышек не отходил от меня ни на минуту. Ставил капельницы, колол обезболивающее, глюкозу и жаропонижающее, обтирал теплой водой с уксусом, делал массаж и гимнастику, чтобы не образовывались пролежни.

Наконец, когда пришел в себя, у меня обнаружилась частичная потеря памяти. Я практически ничего не помнил, не мог понять, где я и что со мной, и ничего не чувствовал, кроме ужасной нестерпимой боли. Я не воспринимал действительности. Все было как во сне.

Боль накатывала волнами, и я снова и снова проваливался в черную бездну мучительных кошмаров, выныривая лишь ненадолго.

Боль была невыносимой. Казалось, меня распиливают пилой на тысячи мелких кусочков. Плечо горело огнем, словно в него воткнули раскаленный металл. Обезболивающее лишь на время приглушало безумную боль. Я с ужасом думал, что это мучение никогда не закончится.

Не знаю, сколько так продолжалось, но понемногу боль стала утихать, и я начал выкарабкиваться, вернулось сознание, потом начала возвращаться и память. Это были бессвязные обрывки неясных воспоминаний, жутких и мрачных, с незнакомыми лицами и людьми. Ярко и коротко вспыхивая, они не вносили ясности в помутившееся сознание. Они были настолько впечатляющими, что порой стиралась грань между реальностью и галлюцинациями, и я окончательно путался, снова погружаясь в состояние бреда.

Мне начали сниться сны, вернее, один и тот же сон. Как заезженная граммофонная пластинка, он повторялся до тех пор, пока я не просыпался. Он был таким же жутким и мрачным, как и воспоминания. Снился какой-то грязный притон, лужи крови и те же самые незнакомые люди с перекошенными от ужаса и боли лицами.

От старика Збышека я узнал, где нахожусь, что со мной и как сюда попал. Он рассказал, что у меня пулевое ранение в плечо и что к нему меня привез Дамьян. Больше от него я ничего добиться не смог.

Кто такой Дамьян, я понял только тогда, когда он сам приехал, и сразу его узнал. Он был одним из тех, кого я видел в своих кошмарных снах. Дамьян рассказал о Валерке, о Марлене и о том, что произошло. Благодаря Дамьяну я вспомнил детей и Алену. Отсутствовавшие фрагменты воспоминаний заполнились и, словно пазл, сложились в единую понятную объяснимую для меня картинку.

Дамьян привез одежду, сменное белье, туалетные принадлежности, медикаменты, необходимые для моего лечения, несколько книг, среди которых был томик Лермонтова, учебники по истории живописи и рюкзак с деньгами.

– Это твоя доля, – рассказывал Дамьян, сидя у моей постели. – Пока ты будешь находиться здесь, деньги будут храниться у Збышека. Он тебе их отдаст лишь тогда, когда ты окончательно выздоровеешь и соберешься уезжать. Себе он возьмет ровно столько, сколько посчитает нужным. Это не обсуждается: лишнего не возьмет. За свои деньги можешь не переживать, у Збышека они будут храниться надежнее, чем в банке.

– А что с Валеркой? – спросил я.

– Валерке, признаюсь я тебе, сильно досталось, – начал Дамьян. – У него очень тяжелое состояние. Я его спрятал в одном опиумном притоне под Варшавой. Валеркина доля хранится у хозяина притона. Он тоже надежный человек. После выздоровления, как и ты, Валерка получит свою долю, конечно же, за вычетом издержек.

– А где Марлена?

– Марлена исчезла, – развел руками Дамьян. – И я не знаю, где она. Может, в тюрьме, а может, и нет. Но то, что она жива, знаю наверняка. Ее доля в неприкосновенности хранится у моей сестры. Как только Марлена объявится, она получит все свои деньги до последней копейки.

– Мне нужен телефон и интернет!

– Забыл тебе рассказать. У Збышека есть несколько жестких правил, которые нарушать нельзя – для твоей и его безопасности. Если что-то не устраивает, можешь сразу забирать свои деньги и уезжать, куда хочешь. Пока здесь живешь, запрещено пользоваться телефоном, интернетом, контактировать с внешним миром и с кем бы то ни было вообще. Запрещено гулять в туристических зонах и по туристическим тропам. Запрещено ходить в город. Запрещено хранение любого оружия. Запрещено употребление алкоголя.

После некоторой паузы Дамьян продолжал.

– Я приеду где-то через месяц. Привезу тебе медикаменты. Если вдруг понадобится срочно связаться со мной, говори Збышкови. Любую информацию передавай через него. Не бойся. Ему можно доверять.

На этом наш разговор закончился, и Дамьян уехал.

***

Давно отверженный блуждал

В пустыне мира без приюта…

И лучших дней воспоминанья

Пред ним теснилися толпой…

Когда он верил и любил,

Счастливый первенец творенья!

Михаил Лермонтов. Демон

Я быстро шел на поправку. Рана все еще кровоточила и не заживала, но благодаря интенсивной терапии и стараниям Збышека перестала мучить ужасными болями. К концу декабря я начал вставать с постели и делать первые шаги, которые давались с огромным трудом. Левую руку из-за ранения парализовало. Попытки пошевелить ею или пальцами были безуспешными – рука не слушалась, болталась как плеть, причиняя лишь неудобства. Чтобы зафиксировать руку, Збышек сделал повязку из бинтов.

Я заново учился ходить, шаг за шагом возвращаясь к жизни. Сначала добирался до окна – оно было ближе всего к кровати. Облокачивался здоровой рукой о подоконник и подолгу смотрел на заснеженный горный пейзаж. Потом – до стола. Стол стоял посреди комнаты. Сев на стул, какое-то время отдыхал перед тем, как отправиться в обратный путь к кровати. Потом – до двери. Но из дома не решался выходить, потому что был еще слишком слаб.

Большую часть времени я проводил лежа в постели. Телевизора у Збышека не было, поэтому от скуки я слушал радио, висевшее на стене у кровати, и читал книги, которые привез Дамьян.

Збышек осмотрел мою руку и успокоил.

– Ничего страшного, – заключил он. – Сухожилия и лучевой нерв не задеты. Очень похоже на посттравматический плексит. Дело поправимое.

Збышек оказался прав. После двух недель лечебной гимнастики и специальных упражнений рука заработала. Я мог немного приподнимать ее и шевелить пальцами.

Читая Лермонтова и пролистывая репродукции картин Врубеля, я все больше и больше погружался в себя, думал об Алене и детях, о Марлене и Валерке, и мое сердце сжималось в груди от тоски и грусти.

Во всем виноват был лишь я один и не боялся себе признаться в этом. Меня душили угрызения совести. Я понимал, как все далеко зашло и как все безнадежно. Было страшно и хотелось рыдать от бессилия, но изменить я ничего уже не мог.

Только теперь я понял, как мне не хватает тепла и любви, как не хватает близких людей и как все это мне необходимо. Только теперь я ощутил, насколько одинок и беззащитен перед пугающей неизбежностью. Только теперь осознал всю бессмыслицу своего существования.

Время тянулось медленно и скучно. Но через пару недель Збышек разрешил мне выходить из дома. Это изменило все. Чтобы занять себя чем-то и отвлечь от дурных мыслей, я потихоньку стал помогать Збышкови по хозяйству. Свежий воздух, физическая нагрузка и движение наилучшим образом способствовали выздоровлению. Прямо на глазах я креп, набирался сил и восстанавливался.

Каждый день Збышек с собаками ходил на охоту. Дома оставался только в непогоду и при штормовых предупреждениях. Охотился Збышек в основном на коз, зайцев и лис, но мог подстрелить и белку, и куницу, и фазана, и утку, и любую другую дичь. Излишки мяса продавал на рынке в городе, а шкуры сдавал в заготконтору.

Збышек научил меня разделывать и свежевать туши, отмачивать, мездрить, дубить и сушить шкуры, ощипывать и потрошить птицу. С собой на охоту он начал брать меня лишь тогда, когда рана окончательно зажила и перестала кровоточить. Плечо, правда, еще болело, и рука не полностью слушалась, но это были мелочи в сравнении с тем, что мне пришлось пережить.

Збышек любил лес и горы. Он чувствовал их и понимал, говорил, что слышит их голоса, что они всегда подсказывают ему и помогают. Збышек был настоящим следопытом, он без труда находил лисьи и заячьи тропы. По следам мог определить место лёжки или выпаса животного. Его капканы и ловушки никогда не пустовали. Он был очень метким стрелком, попадал в цель с первого выстрела и всегда бил наповал. Домой с пустыми руками не возвращался.

Большую часть времени мы проводили в лесу. Бывало, уходили так далеко от дома, что возвращались только затемно. Один раз даже пришлось заночевать в горах.

Я смотрел на Збышека и завидовал ему. У него было все то, чего мне так не хватало. Он жил в полной гармонии с самим собой, с природой и окружающим его миром. Он был полноценной и самодостаточной личностью.

Когда мое плечо перестало болеть, Збышек стал учить меня стрелять из ружья. Он дал мне легкий охотничий ремингтон пятидесятого года выпуска, с которым на охоте я не расставался ни на минуту.

В феврале в окрестностях появились волки. Они пришли с Восточных Бескидов. Збышек сказал, что волки каждую зиму в поисках кормежки заходят в наши края, поближе к людям. Заунывный вой по ночам леденил душу. В горах все чаще то тут, то там встречались следы кровавых пиршеств голодных хищников.

По мере выздоровления я все чаще и чаще стал задумываться об отъезде. Еще не знал, чем буду заниматься, и куда поеду, но мне безумно хотелось домой, к Алене и детям. Я убеждал себя, что не так уж все безнадежно, как кажется, и начинал верить, что еще можно что-то исправить.

Каждую ночь мне снились ужасные кровавые сны. Я постоянно думал о Марлене и о Валерке. Я не знал, как им помочь и загладить свою вину, и от этого было невыносимо тошно.

***

Клыки слегка сдавили его руку, потом давление стало сильнее – волк из последних сил старался вонзить зубы в добычу, которую так долго подстерегал. Но и человек ждал долго, и его искусанная рука сжала волчью челюсть. И в то время как волк слабо отбивался, а рука так же слабо сжимала его челюсть, другая рука протянулась и схватила волка. Еще пять минут, и человек придавил волка всей своей тяжестью. Его рукам не хватало силы, чтобы задушить волка, но человек прижался лицом к волчьей шее, и его рот был полон шерсти. Прошло полчаса, и человек почувствовал, что в горло ему сочится теплая струйка. Это было мучительно, словно ему в желудок вливали расплавленный свинец, и только усилием воли он заставлял себя терпеть.

Джек Лондон. Любовь к жизни

Начало весны было холодным и снежным. Збышек простудился, заболел и слег. Все хозяйство легло на мои плечи. Дома сидеть было скучно, но одного на охоту Збышек не отпускал.

Но однажды мне все-таки удалось уговорить Збышека и он разрешил пройтись неподалеку с собаками и ружьем. Получив подробнейшие инструкции на случай встречи с волками, я собрался и отправился на охоту.

День был погожий и ясный. На востоке, над вершинами гор, висело ослепительно яркое солнце. Небольшой мороз легонько пощипывал кожу и обжигал ноздри. Снег приятно похрустывал под ногами и искрился в лучах солнца. Настроение было отличное. Я направился по тропе, которая поднималась все время в гору и вела к Шопчаньському ущелью. Жадно вдыхая морозный воздух, потявкивая и радостно виляя хвостами, собаки бежали впереди.

Склон порос лесом, огромные буки с широченными стволами упирались в самое небо заснеженными верхушками. Встречались темные грабы и зеленые ясени. То тут, то там встречались заросли дикого жасмина. Повсюду росла даурская береза.

На поляне, неподалеку от ущелья, я подстрелил двух фазанов и устроил небольшой привал. Солнце стало клониться к западу, от деревьев поползли длинные тени. С гор подуло холодным ветром. Перекусив и немного отдохнув, я собрался идти дальше.

И в этот момент появился волк. Он был огромный и серый, с массивной, сильно вытянутой мордой, острыми ушами и широким лбом. Волк был один. Он вышел из зарослей и, остановившись посреди поляны, настороженно уставился на меня. Почуяв волка, собаки с визгом, поджав хвосты, убежали прочь. Какое-то время мы смотрели друг на друга. Стараясь не делать резких движений, лихорадочно соображая, как лучше поступить, одной рукой я потянулся за ружьем, а другой к голенищу, за большим охотничьим ножом.

Волк зарычал, оскалив огромные желтые клыки, и, как в замедленном кино, бросился на меня. Я успел только заслониться рукой. Впившись клыками в руку, сильным ударом передних лап он повалил меня и остервенело рвал ее, пытаясь добраться до горла. Я как мог отчаянно защищался, а другой рукой, с ножом, что было сил бил без остановки, наотмашь, куда попало. Наконец волк стал ослабевать. Изловчившись, я нанес удар прямо в шею, всадив нож по самую рукоять. Волк конвульсивно дернулся, выблевал на меня кровь, обмяк и затих, навалившись всем телом.

Ощутив во рту неприятный вкус волчьей крови, я почувствовал дурноту. Все вокруг закружились, поплыло, и я провалился в темноту. Из забытья вернул знакомый голос, это был Збышек: выплыл откуда-то из тумана, на мгновение появился и снова исчез.

Через какое-то время я снова пришел в себя, на этот раз уже в постели, а возле меня сидел Дамьян. Заметив, что я очнулся, он обрадовался и заулыбался:

– Силен же ты, волчара. Ну настоящий волк.

Подошел Збышек и осмотрел меня:

– Жив будет, не помрет. Ничего, подштопаем маненько и выходим, – заключил он.

Ужасно хотелось пить. К горлу подкатила тошнота, и изображение начало терять резкость.

«Бог дает мне еще один шанс», – мелькнуло в голове, перед тем как я соскользнул в забытье.

Сборник «Моя вторая Одиссея»

Цикл «Эта безумно безумная жизнь»