Екатерина Каграманова

***

И этот дом, и улица, и сквер,

И купола, что золотом в листве,

Однажды станут частью декораций.

И остается медленно взрослеть,

Как подмастерье в сложном ремесле,

Не ожидая премий и оваций.

А хочется – минуя рубежи

Добра и зла, падений и вершин,

Махнуть через служебный за кулисы.

Но треснувшей по боку скорлупой

Даритель снов, уверенно-скупой,

Дает увидеть лишь частицу смысла –

Пока тепло совсем не истекло,

Смотри сквозь замутненное стекло,

Как зритель, что остался без билета.

И ощущай в немыслимом родстве

И купола, и улицу, и сквер –

Весь этот свет. Так много, много света.

***

Конечно, это несусветный бред,

Но чудится, в далеком октябре

Народ бежит, спасаясь от француза,

И лошади подводы тянут с грузом.

Здесь все, что бросить будто не с руки –

Тюки, мешки, коробки, сундуки

И что-то, туго стянутое в узел.

А от себя попробуй убежать –

Скользнешь легко по лезвию ножа,

Что остро отсекает все излишки.

Останутся неизданные книжки,

Стихи и прочий несерьезный скарб,

Включая сны, рисунки, боль в висках –

Короче, так… дизайнерские фишки.

Тишина

Со временем из мелкого зерна

Случившихся когда-то одиночеств

Сквозь сердца подготовленную почву

Свободно прорастает тишина.

Такая – ни добро тебе, ни зло.

Не мудрость, а скорее точка роста,

С которой вязким делается воздух

От мутной пустоты ненужных слов.

И что за радость, что за маета

Их взвешивать – годится, не годится,

Как с детства зарешеченную птицу

Учить и уговаривать летать.

А сверху кто-то сдвинет рычажок,

Чтоб видеть в объективе близко-близко,

Как, целя в центр солнечного диска,

Кузнечик совершает свой прыжок.

***

Такая речка – не отыщешь брод.

Кого-то унесет круговорот.

Усталый перевозчик сядет в лодку –

Не то чтобы спасет, но подберет

И довезет до самых до ворот,

Как полицейский вора с околотка.

А с берега не видно ни-че-го,

Лишь слышен бесконечный шорох волн.

Они твердят почти неразличимо,

Что были чьи-то, а теперь ничьи мы.

Но верится, что все наоборот,

Что это часть великого пути,

Что вечность никогда не ставит точки...

Мы уплывем туда поодиночке.

А верится, что вместе улетим.

Переводчик

Попробуй расскажи, как ты идешь домой.

Фонарный блик дрожит, холодный и немой,

Жизнь сводится к дождю и лужам под ногами.

Но в мокрой пустоте засветится окно,

И бесконечный день, затертое кино,

Вдруг сложится в простой кораблик-оригами.

Отпустишь по воде – плыви себе, готов.

Попробуй-ка одень все это в ткани слов –

И кто же ты теперь, когда не переводчик

С простого языка на сложный и скупой,

Громоздкий пересказ над тоненькой строкой,

Отпущенной лететь на волю хмурой ночью.

Кто ты, как не толмач? И скованный язык

Все силится поймать, нащупать где-то стык,

Связующий твой свет и яркий свет снаружи.

Ты – тень, стекло зеркал, срединное звено.

Тебя никто не звал, но так заведено –

Раз хочешь говорить, то для чего-то нужен.

Вертеп

Вертеп сооружается легко.

Возьми коробку ширины такой,

Чтоб поместились Мать, Дитя, Иосиф.

Чтоб было место ослику, волу,

А тень свечи дрожала на полу,

Как губы, повторяющие просьбу.

Слепи волхвов, верблюдов и дары.

Их нужно так – на гору и с горы,

Короче говоря, поставь поодаль.

Теперь давай овечек, пастухов

Сюда, поближе – замысел таков,

Что Он был явлен бедному народу.

Задрапируй, раскрась, приклей, расставь

И жди, когда откроется звезда –

Она вот-вот покажется над миром.

И будет свет в привычной темноте,

Где все, что есть – игрушечный вертеп.

Ни золота, ни ладана, ни смирны.

Дождь

Пахнет сорванным луком, сухими травами,

Перегретой сладостью темных слив.

Кто-то огненнорукий в небесной гавани,

Чертыхаясь, развязывает узлы:

«Не тяни за веревку, стой по-хорошему,

Погоди еще… Вот теперь пойдешь».

Мы стоим, задрав подбородки, – слушаем.

Обещали дождь.

***

От сна до сна – как бесконечен день.

Уплыть забавой детской по воде

Вдоль берега, что надвое распался.

Теченье вниз, а надо взять правей…

Ассоль, забывшись, спит в густой траве,

Не зная, что кольцо уже на пальце,

И вписаны в условия игры

И лодочка из ивовой коры,

И хлеб, вчера оставшийся с обеда,

И люди, не смещенные с орбит.

Никто не будет ранен и убит,

Никто и ни за что не будет предан.

И значит, ком чужих обидных слов,

Тиски в груди, разгоряченный лоб

Теперь не зря, не зря не зря, не зря, ведь

В суконной лавке – вправо от угла –

Дивясь на чужестранные дела,

Торговец шелк тяжелый отмеряет.

Нильс

Маленький Нильс улетает на белом гусе,

Крылья режут небо на две половинки.

«Мама, – кричит он, – мама, ты не волнуйся».

Нильс прижимается к гладкой гусиной спинке,

Точно не зная, хочет ли он вернуться.

В сумке картошка, хлеб, запасная рубашка

И аттестат с пятерками по матеше.

Гусь был не дикий, наоборот, домашний,

Но испугался, что к Рождеству зарежут,

Да и калитку оставили нараспашку.

Нильс обнимает уставшую шею гуся,

Пальцы замерзли, он на них громко дышит.

Мальчику боязно, он не уверен в курсе,

Ясно одно – что нужно подняться выше,

Чтоб этот шар немножечко повернулся.

В городе было все, что так нужно детям:

Садики, школы, колледж, секция бокса.

Нильс бы остался, но он недавно заметил,

Что постепенно становится меньше ростом,

Как все вокруг, когда становятся взрослыми.

Девочка

Как воин света бьется с темнотой?

Не той, что в сказке – муторной, простой,

Завернутой в нарядный, яркий фантик?

Ни сабли, ни кинжала, ни меча…

Лишь сыплет с неба снежная печаль

И тает на затоптанном асфальте.

И девочка растерянно глядит –

Из тех, что вдруг замрут на полпути

И, вверх глаза, следят за облаками.

Такие нянчат кошек и собак,

Не понимая толком слова «враг»,

Не зная, как становятся врагами.

И вот она стоит – куда идти,

Когда стучит, колотится в груди, –

За что?! Нежданно, мелко – для обиды...

Мерещится, тут есть ее вина,

И потому теперь на всех она

Глядит, не подавая даже вида,

Как трудно, трудно не заплакать ей.

Спокойно, в норме – девочка о'кей.

Она растит свою броню слоями.

Ей чудится, она сильнее всех,

Когда про дикий глупый чуждый смех

Не говорит ни бабушке, ни маме.

Одно лишь плохо – через много лет,

Когда давно окончен этот бред,

Случайным камнем брошенное слово

Ударит точно там, где хуже всех

Скрывает кожу мысленный доспех.

Там били прежде, и сейчас – готово,

Десятилеткой вскинется душа.

А воздух, не давая ей дышать,

Вдруг снова станет горький и колючий.

Ни сабли, ни кинжала, ни меча,

Ни разрешенья драться и кричать

На этот самый крайний в мире случай.