Илана Вайсман

СВЕТ ДАЛЕКОЙ МАЛЕНЬКОЙ ЗВЕЗДЫ

Когда-то, очень-очень давно, жила-была звезда, звали ее Оманут. И отличалась она от своих собратьев тем, что углы у нее были не острые, а немного закругленные, поэтому исходящий от нее свет был мягким, нежным и теплым. Она не ослепляла своим светом пролетающих богов, не обжигала их крыльев, всегда была приветлива и улыбчива, никогда не жаловалась, не просила ничего лишнего и всегда была довольна тем, что посылали ей вершители судеб. Но, несмотря на все эти чудесные качества, была Оманут очень одинокой. Но даже от самой себя скрывала она это недовольство, ведь боги любили звезду, ставили всегда в пример другим, баловали своим вниманием и любовью. Они подарили ей все: прекрасный климат, роскошную фауну и флору. Люди, жившие на любимице богов, были счастливы и талантливы. Они ухаживали за Оманут, и та дарила им взамен свои звездные урожаи. Оманутяне были единственным народом во вселенной, который не умел лгать, предавать и завидовать. Они с молоком матери впитали в себя доброту и тепло, нежность и преданность звезды, отдавшей свое лицо для их жизни. Но, как это часто бывает среди звезд, не могли стерпеть вселенские подруги счастья маленькой Оманут. Они стали жаловаться богам и упрекать их в несправедливости.

– Конечно, – кричала Шифлут – одно из самых злобных светил в звездном совете, – легко ей быть счастливой, когда боги так благоволят ей! У шифлутян нет стольких талантов, они несчастны и больны!

– Они злобны, ленивы и завистливы, – хмурились вершители судеб, – вместо того чтоб ухаживать за своей звездой, они подглядывают в чужие окна, сплетничают и выпрашивают милости у пролетающих богов.

Но звезды не унимались, они взывали к справедливости и требовали наказать маленькую Оманут.

– Но за что мы станем ее наказывать?! – изумлялись боги. – Пусть кто-то из вас назовет хоть одну ее провинность, тогда нам легче будет понять степень вашего негодования.

Звезды задумались. И тут зазвучал в галактике голос самого главного бога – Цэдэка:

– Властью своею даю вам один солнечный день и одну лунную ночь для того, чтобы отыскать провинность Оманут. Если по истечении этого срока вы не найдете ее, я истреблю ваш свет, а ее еще больше возвышу и освещу, чтобы неповадно было вновь родившимся светилам испытывать низменные чувства, недостойные величия звезд. И да будет справедливость!

Так сказал бог Цэдэк и простер вселенскую десницу, что стало знаком к началу наступившего срока. Кончались галактические сутки, но ни одна из звезд не могла вспомнить о провинности Оманут. Им становилось страшно, ведь все помнили о наказании, ожидающием их, если они не выполнят условия главного бога. Многие уже прощались с белым светом и в тайне горько сожалели о том, что поддались на уговоры Шифлут поднять звездный бунт. Астральная площадь галактического собрания заполнилась потускневшими, испуганными светилами. И только где-то слева, перед трибуной богов, неизменным теплом сияла Оманут. Она редко приходила на подобные собрания, но в этот раз настойчивые уговоры соседки Ормы сделали свое дело и звезда решила посетить великое собрание. Постепенно смолк гул, и медленно, словно продлевая отведенный срок, поднялся со своего трона Цэдэк:

– Оманут, стань перед нами и скажи по чести: тебе известна цель нашего собрания?

– Нет, – не колеблясь отвечала звезда, – я ничего не знаю.

– Кина, – позвал Цэдэк одну из подстрекательниц, – расскажи Оманут, все, что произошло на прошлом собрании и для чего мы собрались сегодня.

Долго говорила Кина, прожигая огнем обиды собственное нутро. И плакала взахлеб, и злилась, и вспыхивала от ярости, и гасла от мысли, что наступают последние минуты ее звездного существования.

– Довольно! – прогремел Цэдэк. – Я думаю, Оманут все поняла и не очень огорчится, если скоро рядом с ней не окажется ее сварливых подружек. – Кто хочет сказать?! – пророкотал он.

В ответ звенела тишина, и только редкие всхлипы самых слабых звезд нарушали звенящее безмолвие.

– Что ж… – тяжело вздохнул главный бог, – я всегда был справедлив с вами и сейчас не изменю своего решения.

– Стойте! Стойте! – пронзил галактику отчаянный крик Оманут. – Я никогда ничего у вас не просила, а теперь прошу: измените свое решение – оставьте свет звездам!

– Указы богов неизменны, их воля – незыблема. Или будет выполнено наше условие, или мы погасим свет звезд.

– Тогда я выполню то, что вы требуете, – уже спокойнее отвечало маленькое светило, – сама расскажу о своей провинности…

Тут даже у богов остановилось дыхание – все что угодно они готовы были услышать сегодня, но о таком повороте событий не подозревал никто.

– Шифлут, Кина, Орма и все остальные – правы. Они обделены счастьем. Их счастье было отдано мне, а если бы всем было дано поровну – никто бы не обижался.

– Но где же тут твоя провинность? – не унимались боги. – Ведь это была наша воля!

– Да, ваша воля была послать мне счастье, а моя провинность в том, что не попросила его для других. Ведь знала, что на других звездах страдают люди, но была обеспокоена судьбой только своего народа. Вот и получается, что виновата я – счастьем. Надо разделить мой свет между всеми звездами, и счастье разделится поровну. Мой народ расселится по светилам галактики, народит себе подобных, и люди на других звездах станут талантливее и радостнее, они создадут много великолепных творений и в молитвах к богам будут помнить об Оманут и друг о друге. И это будет справедливо.

Нечего было возразить богам. И Цэдек изрек:

– Быть посему! Теплый, нежный свет разлился по звездам, каждая получила кусочек счастья. Кто-то сумел его сберечь, кто-то нет, но если вы встретите талантливого человека и ваша жизнь станет светлее от его присутствия, значит в его сердце горит далекий немеркнущий свет маленькой счастливой звезды – Оманут.

Оманут – искусство.

Шифлут – подлость.

Цэдэк – справедливость.

Орма – хитрость.

Кина – зависть.

ВОЛШЕБНЫЙ РУКАВ

Валька жил в детдоме. Холодно ему было, голодно, но никогда не скучно, потому что Валька умел мечтать. Зарывшись ночью под одеяло и не обращая внимания на сосуще-урчащую рапсодию голодного желудка, Валька отдавался во власть собственных фантазий. И до того его захватывал это процесс, что забывал он обо всем на свете. И, вернувшись в реальность, не мог иногда понять, на самом деле он недавно это пережил или это был плод неудержимого полета воображения. Так, однажды мечтал Валька построить колодец, только совсем не глубокий и совершенно без воды. Чтоб, когда просовываешь туда руку, можно было бы нащупать нужную тебе в этот момент вещь. Например, теплое пальто, краюху хлеба с маслом и вареньем, горячую сковородку жаренной на сале картошки, бескозырку с черными гладкими ленточками, какую-нибудь интересную книгу о приключениях и обязательно с картинками, огромную мягкую подушку или… да, впрочем, мало ли что можно было бы нащупать в таком волшебном колодце. И тогда Валька решил построить себе дыру. «А что? – думал он. – Чем моя дыра будет хуже колодца?» И сам себе отвечал: «Да ничем, а может быть, даже еще и лучше. Там вроде как и места побольше, чем в колодце, значит и вещей полезных побольше можно будет найти». Задумано – сделано. Не прошло и трех дней, как была у Вальки готова его собственная волшебная дыра. Для того чтоб волшебство начало действовать, Валька, поразмыслив, накидал в дыру всякой дорогой его сердцу всячины: кусочек золотистой бумажки, которую он нашел под пушистой новогодней елкой, что почти две недели стояла огромном и холодном актовом зале детдома, маленький, начинавший кое-где ржаветь перочинный ножик, который он выменял на недельную порцию компота у соседа по парте, старинную монетку с двуглавым орлом, что нашел в близлежащем лесу, огрызок химического карандаша и маленький теплый шарфик, который был подарен Вальке на день рождения толстой и доброй нянькой бабой Верой. В общем, дыра получилась замечательная. Теперь, когда Вальке было грустно, он шел к своей волшебной дыре, просовывал туда руку и обязательно нащупывал дорогую вещь, которая совсем незаметно, намеками и, конечно же, благодаря удивительной его способности фантазировать, помогала парнишке справиться с плохим настроением и развеять сомнения, туманящие небосвод его светлых мыслей. Только стал замечать Валька, что у него очень мерзнет рука, пока он роется в своей волшебной дыре. Ведь в диаметре-то была она узковата и, чтобы подальше протиснуть туда руку, надо было снять пальтецо и остаться в одной тонкой рубашке. Тогда решил Валька приделать к дырке рукав. «Конечно, – думал он, – места станет меньше, зато тепла больше и все, что нужно, найдется намного быстрее». Сказано – сделано! Прошло некоторое время, и у волшебной дыры появился рукав. Валька с волнением и надеждой просунул туда руку, но, к его большому сожалению, никакого тепла не ощутил. А даже наоборот: ему показалось, что рукав не просто заморозил его руку, а вытянул из нее все тепло. Тогда он просунул другую руку – история повторилась. Ночью, лежа под одеялом Валька, долго думал о том, что произошло. И только под утор понял мальчик, что рукав и сам хочет согреться: чтобы что-то отдать – нужно иметь. И он почти целую неделю отдавал тепло своих рук рукаву. И не напрасно: в один прекрасный день, придя к своей волшебной дыре, он просунул руку в рукав и… необычайное, нежное тепло окутало замерзшее предплечье, локоть, а пальцы коснулись маленькой золотистой бумажки. Она на мгновенье сверкнула, и Валька догадался, что это рукав подмигивает ему и благодарит за подаренное тепло. На дворе мела лютая метель, ветер, казалось, пронизывал насквозь, добираясь до самой души, но, несмотря на это, в сердце у подростка было тепло: он знал, что теперь есть у него волшебный рукав, который не даст ему замерзнуть. Он шел навстречу снегу и улыбался, но тут до него донесся жалобный плач котенка. Валька стал оглядываться и, приговаривая «кыс-кыс-кыс», искать плачущее существо. Маленький рыжий комочек лежал у Вальки прямо под ногами и был весь покрыт ледяной крошкой. Он бережно поднял его и, отстегнув несколько пуговиц пальто, посадил заморыша за пазуху. Котенок замолчал, а Валька, тщательнее запахнув полы старенького пальто, направился к светящимся окнам детского дома. Подходя уже к самому порогу своего обиталища, Валька понял, что его не пустят в дом вместе с котенком. «Что же делать? – подумал в отчаянии и тут же вспомнил: – Рукав!» Нужно было проделать огромный путь назад, а на дворе уже совсем стемнело. Когда он будет возвращаться, то вряд ли сможет ориентироваться по окнам детского дома, так как к тому времени уже объявят отбой и свет будет потушен, но котенок, это маленькое, одинокое существо, чем-то очень похожее на своего спасителя, умрет без тепла, а этого Валька допустить не мог. И потому, больше не колеблясь и не раздумывая, побежал в обратном направлении… Он только помнил, как подсадил котенка в рукав и присел на минуточку отдышаться. А дальше наступила темнота, но не давящая, а прозрачная и спокойная. Потом вдруг откуда-то пролился свет, Валька стал маленьким-маленьким и оказался в своем рукаве. Он лежал на теплом, подаренном бабой Верой шарфике, а рядом с ним сидела огромная рыжая кошка, смотрела на него человеческими глазами, улыбалась и протягивала в одной лапе железную кружку с горячим молоком, а в другой – огромную черную горбушку хлеба с маслом и клубничным вареньем… А когда Валька поправился, баба Вера, утирая огромной красной рукой мелкие слезинки, сообщила ему, что, пока он болел, нашлась его мама. «И как только ты откроешь глаза, она тут же заберет тебя домой», – всхлипывая, говорила она и гладила мальчика по голове. «Но я уже открыл глаза! Где она, где?!» – еле слышно произнес он. «Тише, тише, не волнуйся, она сейчас будет. Тебя ведь не так просто забрать: документы все надо было выправить, согласия там всякие», – голос бабы Веры звучал уверенно, и Валька, в тон ей произнес: «Какие согласия? Я – согласный». Но разговор им закончить не удалось, дверь распахнулась, и комнату залило светом и наполнило запахом молока. Две протянутые руки обняли тщедушное и до боли родное тельце Вальки, прижали к теплой мягкой груди, и мамины губы прошептали самое дорогое на свете слово: «Сыночек...» А Валька только беззвучно плакал и смешно тыкался в копну растрепавшихся рыжих волос, так похожих цветом на шкурку маленького котенка, поившего его теплым молоком в волшебном рукаве.