ИРИНА ХАНУМ
Скажите, Мастер…
Скажите, Мастер, Маргарита Вам часто снится по ночам, Когда погашена свеча И звезды ярче хризолита, А располневшая луна В объятьях сонного самшита? Скажите, ведьмой Маргаритой Вы упиваетесь сполна? Стоит на стоптанных дорожках Садовых лилий аромат. Блаженство он и он же – яд. Об этом черти говорят, Стучась в закрытое окошко. Лежат бумага и перо. Романа шепчутся страницы… Взрывное «кар-р» в испуге птицы, Задевшей полое ведро. Метла – засов в худой двери, Она и чудо-колесница. Рисуют сны сюжеты, лица, Стирая ластиком зари.
Художник
(навеяно живописью) Шершавой холстине так хочется ласки От шелковой кисти и цвета пастели! Разгладит он пальцами мягкие краски, Касаясь так нежно, как будто лелея Картину, как женщину ту, что любима, Которая в снах появляется вещих, То с летним букетом, то с чашею сливы, То вдруг начинает латать его вещи. Фиалками пахнет чуть смуглая кожа, А щеки умыты зарей первозданной. Она на портрете немного моложе, Но так же изящна, свежа и желанна. Он что-то поет, насыщая холстину То алым, то желтым, то винным оттенком, Пройдется ладонью по ультрамарину, И море задышит дурманно и терпко. Он все забывает у новой картины: Про голод и то, что в камине – ни щепки, Зато на холстине краснеет малина, Бери, сколько хочешь, с рисованной ветки. Богатый и бедный, безумно счастливый, Он много мечтает и этим доволен, То ходит в моря, то гуляет по нивам, Он – бог, для себя, и в фантазиях волен. На панцирной сетке кровати убогой Ночами холодными ежится, зябко. Смуглянка с портрета поманит в чертоги Фиалковых снов, от которых так сладко.
Поздняя встреча
Поздняя встреча, ромашки в руке – Свежий букет с недостроенной дачи. «Да» или «нет» в этом скромном цветке? Чудится – птица в кустарнике плачет. Запахи леса смешались с морским, Солнце садится, и шлейф догорает. Руки согреты дыханьем твоим, Негой наполнилось сердце до края. Нитка тропинки ведет за собой К летнему пляжу, где столько простора… Сердце мне шепчет о счастье с тобой, В мед добавляя горчинку минора. Что-то мешает почувствовать рай, Может, года, что лежат за спиною. Чайкой кружится тревожное «жаль», Жаль, что ты встретился поздно со мною.
Как шумлива бывает волна...
(Из цикла «Крымские этюды»)
Как шумлива бывает волна, Гальку моет и лижет утес. Чуть отступит и снова вольна… Мир зависит от прихоти звезд. Пахнет берег морскою травой, Что захочет, приносит волна. Может выбросить рыбу живой Или с нею касается дна. Ветер носит обрывки легенд, Ими полнятся пяди земли. Он один здесь хозяин над всем, Хочет – парус надует вдали. Я люблю молчаливо смотреть На взъерошенный пеной накат, Где с сапфиром сливается медь, Если в полную силу закат.
Крымские домики
(Из цикла «Крымские этюды») Крымские домики, тихие дворики, Вишня, орех и миндаль. В доме – буфет, пожелтевшие слоники – Прошлому времени дань. Ослик навьюченный тропкою узкою С горки спустился в село. Что-то щемящее, близкое, грустное… Что-то… Но очень тепло. Куры и утки, теленок накормленный, Скрипнет калитка слегка, Кошка, собака, пушистые кролики, Крынки полны молока. Лошади бродят в лугах зеленеющих, Лозы рождаются вновь. Теплые чувства, с грустинкой, к селениям… Теплые – значит любовь.
Бежала горная река...
(Из цикла «Воспоминания о Грузии») Бежала горная река с высот в долину, И плыли стаей облака, то – врозь, то – клином, Касались плеч отвесных гор с зеленым мехом. Был камнепада дружный хор с протяжным эхом. Мелькала пестрая форель в потоке горном, Реки менялась акварель в лучах задорных. Искрилась рыба серебром, а камни – златом, И здесь казались ерундой года и даты. Здесь воздух свежестью дышал и пах сосною, Пеклась форель, дымил мангал, а мы с тобою Смотрели сверху на стезю реки шумливой. В долине, что была внизу, цвели оливы. Звенела весело вода, шлифуя камень, Форель летела в никуда, бока поранив. Безумна быстрая река – поток гремучий, А мы стоим – в руке рука – на горной круче.
Персидской ночи лунная вуаль...
(Из цикла «Стихи о Персии») Персидской ночи лунная вуаль, Безмолвных минаретов очертанья, Сапфиры звезд, окутанные тайной, Сады из роз – приятная деталь. Булыжных улиц ласковый изгиб, Их лик в ночи извечно сиротливый, Шаги идущих слишком торопливы. Увидев тень, что движется – беги. Здесь вкус вина изыскан и богат, Сетара[1] грусть дарует упоенье, У пери дивный бархатный наряд, И образ весь подобен наважденью. Играет тьма с чертогами дворцов, Где призраки, являясь, исчезают, Где томных дум кочующие стаи Подвластны лишь сознанью мудрецов. Разносит ветер вкусный запах плова...
(Из цикла «Азия») Шатер чинары. Осы, мошкара, Урюком дразнит глиняное блюдо. Хозяйский пес знакомится с верблюдом В тени озелененного двора. Играет с жеребенком детвора, Кричат, галдят – не разобрать ни слова. Разносит ветер вкусный запах плова, И в уголь превращаются дрова. Здесь любят все уютный дастархан. Лучи сквозь ветки ластятся к подушкам. Зеленый чай в пиалах, а не в кружках, Жасмина вкус почувствуешь слегка. Рассыпчат рис, а мясо – с чесноком, Шафран и зира: все для аппетита. Дневное солнце близится к зениту И облако по цвету – молоко. Душе и сердцу только благодать, Они поют от радости невольно. Хоть гости дома сыты и довольны, Но руки к плову тянутся опять.
[1] Сетар (перс.) – иранский народный струнный щипковый музыкальный инструмент, принадлежащий к семейству лютней.