Ольга Грушевская. Там живет Эмо

1.

Грета привычным взглядом посмотрела в окно: одно и то же такси уже третий раз проезжало мимо ее дома, поднимая столбы желтой пыли. Целый месяц стояла жара, и дрожащее марево раскаленного воздуха размывало очертания скудного ландшафта окрестностей.

«Заблудились», - предположила Грета, механически делая глоток холодной воды из большой керамической кружки.

В гостиной под потолком тихо шуршал вентилятор, а из угла доносилось монотонное урчание телевизора: «…В ближайшие дни сохранится жаркая погода, во второй половине дня в западных районах возможны ливни…»

- Пройдохи! Они только обещают дожди, - послышался раздраженный мужской голос. - Все вранье! Грета, что ты там себе думаешь?

Грета взяла большой оцинкованный таз и направилась к узкой деревянной лестнице, ведущей на второй этаж. По обыкновению она сушила белье на верхней террасе на задней стороне дома, куда ветер почти не приносил пыли.

Она уже занесла ногу, чтобы шагнуть на ступеньку, когда на улице раздался шум тормозов. Грета поставила таз на пол и, не оборачиваясь, стала ждать. Через пару минут звякнул колокольчик. В очередной раз убеждаясь в том, что мир не придумал ничего нового, а все люди ходят одними дорогами, Грета усмехнулась и пошла открывать дверь.

На пороге стояли двое - мужчина и женщина. Мужчина лет сорока в темном костюме и белой рубашке не первой свежести, на голове темная шляпа. Рядом с ним жалась худощавая белокурая женщина лет тридцати пяти, одетая в английский дорожный костюм, слишком плотный для жаркой погоды, на ногах туфли на каблуках. Оба выглядели уставшими и, похоже, нуждались в отдыхе.

- Здравствуйте, мадам, - сказал мужчина и окинул Грету беспокойным взглядом. - Нам нужен номер на пару дней.

Грета в свою очередь оценивающе посмотрела на незнакомцев – они не походили на здешних; затем кивнула и, ни слова не говоря, чуть припадая на правую ногу, раскачиваясь, направилась вглубь дома, где в прохладном полумраке находилась старая деревянная стойка – такие бывают в маленьких придорожных гостиницах. Мужчина с женщиной с сомнением переглянулись, но послушно последовали за молчаливой хозяйкой. После яркого солнца и уличной духоты сумеречные недра дома показались им приветливыми и желанными.

На стойке Грета хранила амбарную книгу для записи постояльцев, а за стойкой, на полке с ячейками, хранились ключи от шести гостиничных номеров - маленьких, но каждый с отдельным входом и крошечной ванной. Номера располагались в двух галереях по правую и левую стороны от центральной части дома, который с такими пристройками походил на старую рубаху с раскинутыми рукавами.

Гостиница называлась «Сверчки», о чем свидетельствовала почерневшая от времени доска, прибитая над входом: слово «сверчки» было выбито крупными витиеватыми буквами и подсвечено мигающими лампочками. Такому названию гостиница была обязана маленьким непоседливым птичкам, похожим на воробьев, в большом количестве обитавшим по всей округе. Сверчки по обыкновению жили во влажных местах с высокой травой или в зарослях ивы, а некоторые так вообще селились исключительно в камышах. Но местные сверчки уже давно облюбовали окрестные хвойные леса, не обращая внимания ни на жаркий климат, ни на скудную растительность, и на удивление охотно вили гнезда прямо на земле - в пожухлой траве или в тени прямо около дома.

Дом Грете достался от деда, который век назад построил его на небольшом участке земли, полученном от городского Совета. К тому моменту дед уже давно вдовствовал, но жил не один, а со своей непутевой дочерью – дурочкой, как говорили в округе. Старик был немногословен и нелюдим, да и дочь свою старался скрыть от посторонних глаз, а потому участок попросил подальше - в нескольких километрах от ближайшего городка и в километре от заправочной станции. Удаленность от поселения, однако, не помешала ему одним из первых и провести телефонную связь, и подвести к дому воду, и наладить канализацию. Со временем старик пристроил к дому два деревянных крыла, напоминающих галереи, обустроив их под комнаты маленькой придорожной гостиницы.

Но как бы дед ни прятал свою дурочку-дочь, а все равно не уберег, и родилась Грета. А через пару лет дедова дочь, несчастливая мать девочки, заболела по зиме пневмонией и умерла в горячке. Городской Совет оставил ребенка в доме - у деда на попечении как у единственного родственника. Свою мать Грета знала лишь по фотографиям, а об отце так и вовсе ничего не слышала, да и дед вряд ли что-то знал – эту историю он никогда не рассказывал.

Раз в неделю дед ездил на старом грузовике в поселок за покупками и всегда брал с собой маленькую Грету, в течение же недели она все больше крутилась под присмотром нанятой толстой кухарки, помогая ей то на кухне в стряпне для постояльцев, то в уборке гостевых комнат. Так и выросла – при доме и при хозяйстве.

Постояльцев в «Сверчках» всегда было немного, но гостиница не пустовала, и доход с тех, кто в нее заглядывал, - а заглядывали знакомые водители грузовиков, припозднившиеся поселковые автомобилисты, заблудившиеся туристы, случайные охотники за приключениями, - худо ли, бедно ли, но с лихвой покрывал все текущие расходы, и дед всегда был доволен, да и Грета теперь не жаловалась.

2.

Поправив на носу очки со сломанной дужкой, Грета открыла замусоленную амбарную книгу, прилежно вывела дату и выжидающе посмотрела на новых гостей.

Пара представилась супругами, назвав фамилию и имена.

Аккуратно занося в журнал записи, Грета мельком взглянула на нервно поигрывающие на стойке пальцы мужчины и не удивилась, не увидев кольца. Эка невидаль. Чего только не насмотрелась она за долгие годы, каких только не принимала у себя постояльцев. Глаз у нее был меткий, потому она пускала не всех, иногда и отказывала, а пару раз даже, помнится, вызывали с мужем полицию. Но большей частью хозяйка документы не требовала и на постояльцев не жаловалась, а в их дела так и вообще нос не совала.

«…принято решение об ужесточении мер контроля за иностранными гражданами, незаконно находящимися на территории страны…», - мерно бубнил телевизор из открытой гостиной.

Грета положила на стойку ключ от номера 2 и оценивающе взглянула на видавший виды коричневый чемодан и небольшой саквояж. Мужчина перехватил ее взгляд:

- Нет, помощь не нужна, - сказал он и энергично подхватил поклажу.

- Ну раз не нужна… тогда прямо и вторая дверь налево, - сказала Грета и по привычке добавила: - Ближайшая закусочная на заправочной станции – в километре отсюда. Небольшой ужин или завтрак могу приготовить сама. Будет нужна вода - в кране почти теплая, но слабый напор. К вечеру напор увеличится и будет горячая. Если надо сейчас, могу воду вскипятить и принести в кувшине.

- Спасибо, обойдемся той, что из крана, - бросил через плечо мужчина, удаляясь в сторону галереи.

Просмотрев только что внесенные записи, Грета задумчиво проговорила:

- Значит, двое… - сказала скорее себе, чем кому бы то ни было, чтобы сообразить, что там у нее осталось в запасах, если постояльцы вдруг попросят перекусить.

Однако белокурая гостья, уже последовавшая за своим спутником, внезапно оглянулась, словно ее окликнули, и сделала неуверенный шаг назад. Она вновь подошла к стойке и с каким-то болезненным выражением лица сказала:

- Нет, нас… трое.

- Да? - Грета приподняла брови: - И где же третий?

Женщина подумала, а потом, слегка смущаясь, проговорила:

- Он приедет чуть позже…

Грета вновь взяла ручку.

- Как пишем?

- Запишите его как Эмо.

- В принципе, мне нет никакого дела, что писать, - Грета равнодушно пожала плечами, - но записать я должна, я соблюдаю порядки. Эмо так Эмо.

- Да-да, - женщина неловко оправила дорожный пиджак, - конечно. Могу я попросить для него отдельный номер?

Грета вновь пожала плечами, дескать, ей все равно - главное, чтобы платили и не делали ничего незаконного.

- Простите, я совсем забыла о нашем друге, - добавила женщина и, опустив глаза, стала поправлять теперь уже юбку.

- Немудрено, устали с дороги, - поддакнула Грета и протянула ключ. – Вот, номер 1, - пояснила она, - ваши номера смежные. Иногда на выходные к нам приезжают семьями и просят две комнаты с внутренней дверью, вот мы и сделали один такой номер. Вам, очевидно, не нужен ключ от внутренней двери?

На пыльном окне назойливо жужжала муха. Женщина задумчиво смотрела в окно и, похоже, совсем не слушала хозяйку гостиницы. Грета тоже молчала. Наконец гостья очнулась от мыслей и вздохнула.

- Простите, - она виновато посмотрела на хозяйку. - Что вы сказали?

- Ничего, - покачала головой Грета и захлопнула амбарную книгу.

3.

Ключ в замке щелкнул, и мужчина с женщиной вошли в номер.

Комната была небольшой и безликой, как и большинство номеров в дешевых гостиницах. Окна скромного пристанища закрывали пыльные пластиковые жалюзи, отбрасывающие четкие параллельные тени; с потолка свисал треснувший желтый плафон с электрической лампочкой; стены покрывали обои в блеклый, похожий на злобную мордочку цветочек. Слева - железная двуспальная кровать с подушками и одеялом, покрытая выцветшим клетчатым пледом, у кровати круглый деревянный стол с двумя стульями. Справа от двери высился узкий, изъеденный древесным жучком платяной шкаф с металлическими желтыми ручками со множеством затхлых полок и одним большим выдвижным ящиком снизу – для обуви.

Не раздеваясь и не снимая туфель, женщина опустилась на кровать, откинулась на подушку и прикрыла глаза. Мужчина же, поставив вещи у двери, кинул на стул пиджак, шляпу и остался в измятой рубашке и брюках на широких полосатых подтяжках. Затем прошелся по комнате, лениво заглянул в платяной шкаф, тоскливо проскрипевший ему в ответ, слегка покрутил жалюзи, впуская внутрь комнаты больше света, дернул запертую внутреннюю дверь в смежный номер и прошел в крошечную ванную комнату с приоткрытым окошком под потолком. Повернув кран, он с наслаждением плеснул на лицо прохладную воду и посмотрел на себя в висевшее над раковиной зеркало – волевые брови, ироничные глаза, под полоской аккуратно подстриженных усов искривленные не то в презрительной улыбке, не то в недовольной гримасе губы – все это плохо сочеталось на одном лице, словно художник написал портрет наспех. Промокнув лицо полотенцем, мужчина вернулся в комнату и тоже лег на кровать рядом со своей спутницей.

Некоторое время они молчали.

- Я жалею, что связалась с тобой… - наконец тихо проговорила женщина, не открывая глаз. – Какого черта ты меня сюда притащил?

- Ты устала, Марго, - бесстрастно откликнулся мужчина со своего края кровати, - вот увидишь, ты отдохнешь, и уже завтра жизнь тебе будет казаться не такой уж и мрачной. Все наладится.

- Сколько мы здесь пробудем?

- Сутки-двое, не знаю, как скоро мы получим документы.

- Я взяла номер для Эмо.

- Господи, Марго, неужели тебе не надоело? В конце концов, мы так не договаривались… я не знал, что нас будет трое.

- Заткнись! – резко парировала женщина, привстав на локоть и поворачиваясь в сторону партнера. – Я без него никуда не двинусь!

Мужчина сел и спустил ноги с кровати.

- Ну хорошо-хорошо, - примирительно сказал он и, ослабив галстук, начал устало расстегивать на сорочке пуговицы, - как скажешь. Марго, милая, тебе нельзя нервничать. Поедем тогда, когда появится Эмо, я вовсе не против, - тут мужчина обернулся и внимательно заглянул в сердитые глаза спутницы: - Я знаю, как ты к нему привязана, и я это ценю. Только когда он появится?

Женщина отвела взгляд и вновь откинулась на спину.

- Думаю, скоро, - уверенно сказала она, сосредоточенно глядя в потолок, - может быть, даже сегодня.

Мужчина ничего не ответил, только ободряюще провел ладонью по ноге Марго в светлом капроновом чулке.

4.

Старик в застиранной фланелевой рубахе сидел в большом продавленном кресле и, казалось, дремал под размеренное бормотание телевизора. Рука с газетой вяло перевесилась через подлокотник, очки сползли на нос, лоб покрыла испарина. Было душно и жарко – воздух застыл в комнате прозрачной маслянистой субстанцией, большие вращающиеся под потолком лопасти не давали даже слабого движения воздуха.

«…число нелегальных эмигрантов возросло на несколько тысяч… среди основных причин, повлекших такой скачок, называют рост безработицы и социальной незащищенности в соседних странах…»

Грета сидела рядом с мужем и перебирала в эмалированной миске бурые зерна сушеной фасоли.

«Тр-о-е, э-м-о, н-о-мер, о-о-о, - вертелось в голове у Греты.– Эта женщина чудно тянет гласный. Иностранный акцент? Особенность речи?» - она вздохнула и механически перевела взгляд на экран.

«…Также увеличилось число иностранцев, которые в попытке уйти от правосудия своей страны либо, желая по личным причинам скрыть место своего нахождения, пересекают границу и, игнорируя официальную регистрацию… становятся нелегалами. В связи с этим Совет обращается к гражданам незамедлительно сообщать о случаях…»

- Я бы собрал всех нелегалов и упек бы одним махом в тюрьму… А лучше - депортировал без права возвращения… Они воруют у наших парней работу, вносят беспорядки и не платят налоги, - проворчал старик и прищурил один глаз: – Что думаешь, Грета?

Грета посмотрела на мужа:

- Думаешь, эта парочка нелегалы?

- А мне почем знать! – старик недовольно махнул рукой. - Ты сама-то что думаешь?

- Думаю, они нелегалы, у них что-то с документами.

- Может, так… - скривил губы старик, - а может, и не так.

Грета не ответила, только встала и принесла на стол кофейник.

- Кофе?

- Пожалуй, - ответил старик и поудобнее устроился в кресле.

5.

Придорожная гостиница, похожая на засевшую на мели старую шхуну и сохранившаяся в том виде, в котором ее построил дед Греты, всегда жила своей жизнью. Грета с мужем лишь поддерживали навсегда установленный порядок, помаленьку ремонтируя крышу, меняя стоки, проводку, что-то подкрашивая-подлатывая, приплачивая сезонным рабочим, но в целом не сильно мучаясь, – дом был поставлен дедом крепко, для себя. Летом он продувался сухими ветрами, и зимой, если и случались затяжные дожди, сыро в нем никогда не было.

Дом, как это часто случается, перенял нрав своего хозяина - сухой, молчаливый, и даже по ночам не издавал никаких звуков – не скрипел и не ухал вопреки общепринятым представлениям в отношении старых построек; и не водились в доме привидения, склонные обитать скорее в мрачной и влажной местности.

Но то ли от самого «приютского» характера дома, то ли от накопившегося в нем за долгие годы людского духа, в «Сверчках» присутствовало повсюду странное напряжение, которое и напряжением-то назвать было сложно, скорее – монотонность, незыблемая и неизбежная, невыносимая для чужаков, но привычная для хозяйки и ее мужа.

Эта напряженная монотонность была схожа с утомительным ожиданием чего-то важного и значимого и присутствовала во всем. Она витала в однообразном пейзаже, который Грета знала до мельчайших подробностей, таком безликом и пустынном, словно на нем – как на чистом холсте – должно было вот-вот что-то образоваться или случиться; в вечно работающем телевизоре, бурчание которого неизменным фоном расползалось по дому, и казалось, будто эта невнятная череда звуков скоро взорвется какой-то звонкой и ясной новостью; в размеренном цоканье вентилятора, отбрасывающего на стены расплывчатые блики, которые Грета иногда, замирая, разглядывала, и ей казалось, что еще немного - и все они сольются в большой солнечный шар, который заполнит все внутреннее пространство дома и, как холодное солнце, медленно выкатится на пустынную улицу.

Монотонность вкрадывалась даже во взгляд самой Греты, бесконечными минутами, а то и часами не двигаясь, застыв, как черепаха, смотрела она на дорогу, на которой ничего не происходило, лишь иногда проезжали редкие автомобили да проплывал, как летучий голландец, пыльный и вечно кашляющий старый автобус, появляющийся в одно и то же время, четырежды в день, и редко останавливающийся у придорожной гостиницы, разве что по требованию. И не понятно было, ждала ли Грета кого, или долгие годы что-то разглядывала, или просто спала - с открытыми глазами.

А постояльцы тем временем с вынужденной однообразной необходимостью щелкали ключами в замках своих комнат, отпирая и запирая двери; кидали мятые вещи в рассохшиеся платяные шкафы; разглядывали свои усталые лица в пожелтевших зеркалах старых трюмо; ложились спать на скрипучие кровати и, ворочаясь, никак не могли уснуть – слишком громко звенело вокруг чувство ожидания, паутиной опутывающее любое выбивающееся из общего ритма движение. Сухая тишина пропитывала стены гостиницы, улицу с тусклым фонарем, редкий хвойный лес, скудными островками тянущийся вдоль одинокой дороги. Тишина незаметно смешивалась с тихим пением сверчка, похожим то на шелест и шуршание листьев, то на сухое стрекотание кузнечиков, то на бульканье пузырей, поднимающихся из воды.

Грета сказала неправду: дверь в смежный номер была прорублена дедом еще до ее рождения.

6.

В спустившемся вечере гостиница освещалась лишь несколькими окнами постояльцев да вывеской «Сверчки», где в букве «р» перегорела лампочка, а потому из «сверчков» получилось нелепое - «свечки». Проезжая часть пустовала – последний автобус проехал в назначенный час, так никого и не выплюнув на остановке. Постояльцев в «Сверчках» почти не было - лишь студент-орнитолог, изучающий повадки местных птиц, монахиня-евангелистка, направлявшаяся в соседний город в баптистскую церковь да пара супругов, заехавших утром, по мнению Греты, наверняка нелегалов, хотя такое предположение серьезного повода для беспокойства не давало: в конце концов, это было дело городского Совета - выискивать эмигрантов.

Прибрав номер после отъезда водителя грузовика, их давнишнего знакомого, возившего раз в неделю бочки с сахаром на субботнюю ярмарку и по обыкновению вот уже десять лет останавливающегося в одной и той же комнате, Грета шла с корзиной белья вдоль галереи, когда увидела тонкий луч света из приоткрытой двери в соседнем крыле.

Через секунду она поняла, что свет шел из первого номера.

«Когда же этот третий приехал? - удивилась она, озадаченная тем, что пропустила машину, и с намерением незаметно заглянуть в приоткрытую комнату двинулась по галерее дальше. - Верно, такой же беженец, как и эти двое», - рассудила она, но, подойдя, с разочарованием обнаружила, что щель была слишком мала для того, чтобы что-то разглядеть внутри. Зато можно было легко различить доносившиеся из комнаты голоса. Грета подошла ближе и прислушалась. Говорили двое, женский голос с характерно тянущимся «о» Грета узнала сразу.

- Ты осложняешь нам жизнь, - возбужденно говорила женщина, - без тебя нам было бы легче… на нас и так косо смотрят… муж долго это терпеть не будет… может быть, уже прошли новости… я не удивлюсь, если кто-то сообщит в полицию…

Грета нахмурилась. Последние слова ей не понравились.

Затем раздался второй голос, низкий и плохо различимый, принадлежащий мужчине, но говорил муж женщины, или их припозднившийся друг, или вообще работало радио, Грета определить не смогла, а потому подалась еще чуть вперед. Но в эту минуту соседняя дверь распахнулась, и рядом с хозяйкой «Сверчков» появился муж женщины, с сигаретой в зубах, и прислонился к косяку двери.

- Вы что-то хотели? – поинтересовался мужчина; в правой руке у него был мужская туфля, а в левой - щетка для обуви.

От неожиданности Грета отпрянула, хмыкнула, но не растерялась.

- Да, - сказала она. – Хотела уточнить по поводу ваших документов… а то, знаете… сейчас столько нелегальных эмигрантов…

- Разве мы похожи на нелегалов? – весело усмехнулся мужчина и, попыхивая сигаретой, принялся непринужденно чистить ботинок. - Поверьте, на этот счет вам нечего беспокоиться.

Грета промолчала, раздумывая, стоит ли настаивать – обычно документы она не спрашивала.

- Что-нибудь еще? – уточнил постоялец, выпуская колечко дыма.

- Да, - неожиданно для себя сказала Грета. – Еще хотела узнать… не надо ли чего вам или… вашему другу. Похоже, он уже приехал.

- Марго! – продолжая чистить ботинок, громко крикнул мужчина в полураскрытую дверь соседнего номера. – Тебе что-нибудь надо?

Через секунду дверь с табличкой «1» широко распахнулась, и на пороге появилась Марго в длинном кружевном халате, из-под которого виднелось дорогое нижнее белье. Увидев хозяйку, она быстро прикрыла за собой дверь, однако Грета успела разглядеть на спинке стула мужской пиджак, а на столе - дымящуюся в пепельнице сигарету.

Марго вопросительно смотрела на хозяйку и молчала, словно увидела ее впервые; хозяйка же сосредоточенно разглядывала дверь за спиной Марго, а точнее - ржавый гвоздь, которым была грубо прибита цифра «1».

- Ах да… - через какое-то время проговорила белокурая женщина и смущенно запахнула халат потуже. – Да-да, конечно. Нам нужен завтрак. Что-нибудь несущественное – кофе, булочки… Сможете?

Грета кивнула и уже собралась уходить, но Марго добавила:

- Для троих.

От хозяйки не ускользнула промелькнувшая во взгляде мужчины растерянность, но, уходя, она лишь бросила через плечо:

- Спокойной ночи, не буду мешать, - а про себя подумала: «Пора бы гвоздь заменить».

7.

За столом в гостиной сидели студент и молодая монахиня, завтракали. Грета подала вареные яйца, масло, теплые булочки, поставила разрисованный голубыми цветочками фарфоровый молочник с холодным молоком и кофейник с горячим кофе. Студент, громко хлюпая при каждом большом глотке кофе, увлеченно листал лежавший рядом с ним на столе иллюстрированный журнал с изображениями птиц. Монахиня же отправляла в рот уже вторую сдобренную маслом булку, тщательно прожевывая каждый кусок крепкими молодыми зубами, при этом она поднимала глаза к потолку, словно кто-то подглядывающий из осиной сердцевины ветхого вентилятора помогал ей глотать.

Муж Греты, по обыкновению утонув в низком потертом кресле, читал «Городские ведомости», он покачивал яйцеобразной головой и цокал языком, а иногда и комментировал вслух:

- Городской Совет выделил средства на улучшение нашей дороги, слыхали? – торжественно сообщал он и тут же со старой злобой возмущался: - Пройдохи! Бьюсь об заклад, эти деньги вновь уплывут в карманы грязных чинуш. Уже 10 лет болтают об этом. И что? Что-нибудь изменилось?

Студент из вежливости поднял голову, отстраненно взглянул на воинствующего старика и, бросив неопределенное «да уж…», поскорее вернулся к журналу.

Монахиня же, спешно проглотив последний кусок и покончив с кофе, суетливо встала и со словами: «Поблагодарите Бога за то, что у вас есть, и Он даст вам то, чего вам не хватает», - быстро засеменила в свою комнату.

- Спасибо, сестра, нам это пригодится, - ехидно крикнул старик ей вслед.

Грета, ширококостная, с прямой спиной, похожая в своем длинном суконном платье на что-то незыблемое и неотъемлемо принадлежащее старому дому, будто мебель или какая-то особая крупная утварь, стояла ко всем спиной и сервировала завтрак на двух небольших подносах: на одном - для Марго и ее мужа, на другом - для постояльца из первого номера.

Часы показывали семь, а воздух, так и не остыв за ночь, постепенно становился тягучим и терпким. Пронзительно чистое небо не оставляло никаких надежд на обещанный ливень. Грета сделала глоток из стоящей под рукой кружки и поморщилась – вода была почти теплой.

- Или вот, - продолжал листать газету старик: - «Транспортная компания сообщает об увольнении двух десятков служащих в связи с сокращением…»

Не дослушав, Грета взяла поднос и, как большая темно-серая рыба, плавно выплыла в холл и скрылась в галерее. Подойдя ко второму номеру, она осторожно постучала:

- Завтрак!

Дверь беззвучно приоткрылась, и из темных глубин помещения вынырнул муж Марго в наспех накинутом мятом халате и неловко забрал поднос, сонно бросив «спасибо».

Минут через пять Грета появилась вновь.

- Завтрак, - постучала она, на этот раз уже в соседнюю дверь, но из комнаты никто не ответил. Она постояла, прислушиваясь, за дверью царила тишина, тогда она поставила поднос около двери и в задумчивости вернулась в гостиную.

Студента за столом уже не было, зато повсюду было полным-полно крошек, от чего и стол и пол вокруг стула выглядели шероховато-белыми и растерзанными. Завидев жену, старик оживился и вытянул шею:

- Послушай, Грета, что пишут в частных объявлениях: «Господин С. разыскивает свою жену… предположительно ушла из дома 7 дней назад... 35 лет, светлые волосы, рост выше среднего. Женщина может путешествовать в компании мужчины. Просьба сообщить по телефону…» Ну? Что скажешь на это?

Грета посмотрела на мужа:

- Думаешь, это они?

- А мне почем знать, они – не они! – заерзал старик. - Ты сама-то что думаешь?

- Думаю, это они, все совпадает.

- А я думаю, может, так… а может, не так.

Грета промолчала, только взяла кофейник и наполнила мужнину чашку.

- Кофе?

- Пожалуй, - прокряхтел тот и откинул газету в сторону.

8.

Наступил ленивый дурманящий полдень, а завтрак под дверью оставался нетронутым.

Управившись с делами и еле дозвонившись знакомому мастеру, вот уже третий день обещавшему приехать и починить кран в хозяйской ванной, Грета поднялась на второй этаж на террасу и грузно опустилась на деревянный стул – в жару сильно отекали больные ноги. Помещение редко использовалось для отдыха, все больше для хозяйственных целей, и расположенный в центре плетеный маленький стол с одним колченогим стулом окружали покосившиеся шкафы и стеллажи, забитые ненужным хламом. Напоминая зашарканную корабельную палубу, терраса пряталась в ажурной тени большого дерева, хорошо продувалась и служила убежищем от дневного зноя.

«Да… - сонно думала Грета, откидываясь на спинку стула и складывая на широкой груди руки, - да… мужья, жены, любовники… История стара как мир, - она про себя усмехнулась, - но мне нет до этого дела».

Развешанное на веревках белье, подобно повисшим в штиль парусам, давно высохло и впитало насыщенный солнечный запах, оставалось только его аккуратно разложить по полкам в шкафах. Грета прикрыла глаза, рот наполнило горячее тепло, от которого клонило ко сну.

«Но только кто этот третий?»

Неожиданно рядом послышалось движение - не то шорох ног, не то вздох. Грета напряглась - показалось? Но нет, звук повторился, похоже, чиркнула спичка.

Задев качнувшийся стол, раздосадованная хозяйка с усилием встала и, отогнув край льняной застиранной простыни, увидела «сбежавшую» дамочку, назвавшуюся Марго, та стояла с дымящейся сигаретой в длинных пальцах, опершись на край террасы, и смотрела вниз. На ней был тот же длинный ажурный халат, что и накануне вечером.

- Что вы здесь делаете? – удивилась Грета.

- Ничего, - коротко ответила Марго, даже не взглянув на хозяйку.

Грета громко хмыкнула, всем своим видом выказывая недовольство и особенно то, что короткий ответ ее не устроил.

- Всю ночь в комнате что-то шуршало, не могла спать, - продолжила белокурая гостья, глубоко затягиваясь сигаретой. – У вас что – мыши?

- Вы открывали окно?

- Да. А как вы хотели - так душно! – дернула худым плечом Марго. - Но это не помогло. Говорю же: что-то шуршало, пищало, потом стало царапаться – какой-то ужасный сухой звук, как по стволу дерева.

- А… - догадалась Грета и принялась неторопливо стягивать белье с веревок. - Не бойтесь, это сверчки. Они здесь повсюду.

- Насекомые?

- Птицы.

- Разве есть такие птицы? Вы шутите!

- Есть. Они плохо летают, зато умеют бегать в траве и проворно лазить по кустам и деревьям.

- Час от часу не легче, – Марго поежилась. - Мне кажется, эта птица забралась в нашу комнату. Может быть, она под кроватью или где-то в ванной.

- Вполне может быть, раз вы открывали окно. Вы сами-то ее не искали?

- Нет. Я ушла.

- А ваш приятель?

- Он уехал, - тут Марго наконец повернулась и с любопытством, чуть щуря глаза, взглянула на хозяйку: - Вы что-нибудь знаете?

Грета на секунду задумалась, сказать ли Марго об объявлении в газете? В конце концов, ей не мешало бы знать. Но, подумав, она решила не вмешиваться и отрицательно покачала головой:

- Нет.

Казалось, Марго осталась довольной ответом:

- Хорошо, - качнула она головой и стала что-то разглядывать на голубом небе. - Муж и Эмо уехали в город. Дела… Они обещали мне привезти круассаны, у вас просто ужасные булочки!

- Вдвоем?

- Что?

- Вы говорите, они уехали вдвоем?

- Да. А почему вы спрашиваете?

Какое-то время Грета молча складывала белье и загружала стопки на полки, но потом все же не выдержала:

- На автобусе?

- Нет, на такси, - прозвучал быстрый ответ, который окончательно озадачил хозяйку.

- Я этого не видела, - уверенно заключила Грета. Что-то в словах Марго ей не нравилось.

- Вы не можете видеть все, - невозмутимо рассудила Марго и длинным пальцем стряхнула пепел. – Вы можете только предполагать.

Хозяйка бросила на свою постоялицу пристальный взгляд, и недоверие тут же сменилось жалостью: темные круги под глазами Марго - отпечатки бессонной ночи, усиленные полуденным светом, совсем ее не красили, она была похожа на заплутавшую в ночи птицу.

- Эмо все время уезжает, - тихо продолжала Марго, разглядывая тлеющий кончик сигареты. - У него много дел. Но он возвращается… иногда – совсем непредсказуемо… Муж, знаете, все время ругается и говорит, что Эмо мешает нам. Но… Эмо единственный, с кем я могу разговаривать. Он единственный, кто меня понимает и слушает. Он, - понимаю, это звучит нелепо, но он – мой единственный друг! - Марго внезапно повернулась и порывисто схватила Грету за руку: - Вы понимаете, что я имею в виду? У вас есть друг?

- Друг? - Грета в растерянности покосилась на тонкие пальцы, судорожно сжимающие ее запястье. - Не уверена.

- К тому же он такой красивый, - лукаво добавила Марго.

- Кто? Муж?

- Муж? При чем тут муж? – возмутилась женщина и резко отдернула руку, но мгновенно совладала с собой и, как показалось Грете, еле заметно усмехнулась. – Ах, да, муж… С ним все в порядке. О нем не стоит беспокоиться. Я же уже сказала, он уехал с Эмо, разве вы меня не слышали?!

- Да все я слышала, - недовольно буркнула Грета и, давая понять, что ей пора заняться делами, добавила: - Я провожу вас вниз.

Марго не возразила, неожиданно послушно прошла вперед и, слегка придерживая подол длинного халата, стала спускаться по узкой деревянной лестнице, словно погружаясь в черный бездонный колодец. Но уже внизу она импульсивно оглянулась и умоляюще посмотрела на следовавшую за ней хозяйку:

- Послушайте… Может быть, вы все-таки поищете эту птицу у нас в комнате… я не могу спать.

9.

Стена на ощупь была сухой и шершавой, как кожа лесной ящерицы, и детская ладошка, упиравшаяся в нее, потом долго хранила на себе вмятинки - отпечатки неровностей.

- Иди же сюда, маленький, сейчас я тебя спасу, мой дружочек.

Из щели в стене – у самого пола – на нее смотрели две глянцевые бисеринки глаз, и время от времени раздавалось перепуганное стрекотание и суетливая птичья возня. Стоя на коленках и опираясь о стену одной рукой, она просунула другую руку в щель и крепко схватила застрявшую птичку, та дернулась в ладони пушистым упругим комочком и покорно притихла. Осталось лишь вытащить кулак из щели, но сделать это, не ободрав костяшки, было сложно. Она сжала кулачок посильнее и, зажмурившись, выдернула руку, обжигая кожу острым краем стенного песчаника. В кулаке что-то по-мышиному встрепенулось, дернулось, издало еле слышное «срь…» и застыло.

Она выпрямилась и, удобно опершись спиной о стену, довольная разжала кисть. На ладони странно вытянутый, как солдатик на параде, лежал сверчок с поджатыми лапками. Она погладила его, нежно подула, потом положила серую птичку на дощатый пол и - в надежде растормошить - приободряющее подвигала серое тельце указательным пальцем.

- Эй, - еле слышно прошептала она, - эй, ну… маленький, эй, я спасла тебя, лети.

Но крохотное существо, внезапно отяжелевшее, не подавало признаков жизни. Она дула на него, и вновь двигала, и даже дергала за крошечный клюв и нелепо сжатую лапку, чувствуя как странная злость, смешанная с досадой и еще чем-то непонятным, щемящим и тяжелым, где-то глубоко в груди, начинают душить ее.

- Гадкий, гадкий, - уже шептала она, гневно кривя губы, чтобы удержать в себе и не выпустить наружу это «что-то», так сдавливающее грудь, - ты - гадкая птица, так тебе и надо, - распирающий горло ком подкатывался все выше и выше, перехватывая дыхание.

- Грета, где ты? – внезапно из глубины дома донесся сердитый мужской окрик.

Она испуганно вскочила, растерянно схватила безжизненное тельце и, на секунду страстно прижав к груди, быстро спрятала за пазухой, а затем выбежала из своей комнаты и незаметно выскользнула с задней стороны дома, выходящей к сухому ельнику.

Когда же из дома опять послышалось – нетерпеливо и громко:

- Куда ты подевалась, сучье отродье? - она уже торопливо похлопывала по земляному холмику маленькими крепкими ладошками, размазывая по лицу грязными пальцами беззвучные слезы.

10.

В конце галереи стоял элегантный мужчина в светлом костюме и тихо беседовал с молодой монахиней. Мужчина стоял спиной, а потому лица его было не разглядеть, но было очевидно, что он кокетничал с собеседницей, ничуть не смущаясь ее статуса. Монахиня же охотно поддерживала беседу и даже улыбалась, обнажая широкую щербину между передними зубами.

Понимая, что может оказаться лишней в их разговоре, Грета уже хотела пройти в дом, однако любопытство взяло верх.

«Наконец-то», - решила она и уверенно направилась в сторону весело болтающих постояльцев.

Увидев приближающуюся хозяйку, монахиня быстро опустила глаза и что-то сказала собеседнику; тот, не оборачиваясь, громко произнес – так, что Грета вполне отчетливо расслышала:

- И что же, по-вашему, сестра, вы предлагаете ни о чем не думать и уповать на Бога[1]?

- Именно так, - с готовностью согласилась та, выуживая из глубоких рукавов аккуратную ниточку янтарных четок.

- Что бы с нами без него было?!

Пропустив иронию собеседника мимо ушей, монахиня с серьезным видом добавила:

- Главное, жить жизнью праведника: «Кто имеет, тому дано будет, а кто не имеет, у того отнимется и то, что он думает иметь»[2].

- Значит, сестра, богатый станет еще богаче, а бедный потеряет последнее! Где ж справедливость?

- Это несложно понять…

- Прошу прощения, - нетерпеливо вмешалась Грета, выросшая рядом с постояльцами, как большая волна, накатившая на безмятежный берег. – Буду рада познакомиться.

Монахиня поджала губы, а мужчина с готовностью обернулся.

Перед Гретой как ни в чем не бывало стоял муж Марго и с любопытством смотрел на хозяйку. В светлом элегантном костюме и зачесанными назад блестящими волосами он казался Грете совсем чужим – стройнее, моложе и выше. Очевидно, по этой причине она его не признала.

- Ах, это вы… - растерялась она, совершенно разочарованная.

- А кто еще это мог бы быть? – засмеялся мужчина, беззаботно закуривая коричневую сигарету. – Вы кого-нибудь ждете?

Грета не знала, что ей следует на это сказать, поэтому брякнула то, что ей показалось уместным:

- Я гляжу, вы уже вернулись. А где ж ваш приятель?

- Приятель? – мужчина слегка нахмурился, словно что-то припоминая, но уже в следующее мгновение расплылся в артистичной улыбке: – Ах, да! Марго… вам сказала Марго. Вы имеете в виду Эмо? Да, конечно, мы вернулись вместе. Думаю, он направился в гостиную за холодной водой. Очень жарко.

- Да? – выпалила Грета, не скрывая досады. – Значит, он все-таки проживает в моей гостинице! Хотя, скажу вам по правде, я никак не могу с ним увидеться. Разве это не странно? Надеюсь, мне заплатят за оба номера?!

- Не беспокойтесь, мадам, мы заплатим, как полагается, - отозвался элегантный собеседник, выпуская колечко дыма. Затем он неторопливо вынул из нагрудного кармана кожаный бумажник и извлек из него сложенный вдвое голубой листок: - Вас устроит предъявительский чек?

Лицо монахини превратилось в невыразительную маску и потускнело. Флегматично скользнув по бумаге взглядом, она равнодушно посмотрела на небо, демонстрируя, что насущные вопросы ей совсем не интересны.

Хозяйка же, напротив, издала свистящий звук, отдаленно напоминающий «спасибо», деловито убрала чек в широкий передник и, полная достоинства, словно большая лодка, раскачиваясь, поплыла к входу в дом.

- Вот сестра интересуется, не можем ли мы подбросить ее в ближайший город, - словно оправдываясь, раздался у нее за спиной голос постояльца, - но, боюсь, нам совсем в другую сторону.

На самом деле Грете было все равно, как доберется монахиня до города, ее интересовало совсем другое – она спешила в гостиную, где надеялась встретиться с Эмо. И действительно, уже из холла, где она мгновенно погрузилась в насыщенную смесь из уличного зноя и затхлых домашних запахов, которая, подобно трясине, обволокла ее тело и сковала движения, - из этого пыльного холла она явственно различила, как в гостиной по голым половым доскам простучали шаги, хлопнула дверь холодильника и щелкнула крышка бутылки с газированной водой. Через минуту шаги вновь застучали, скрипнула черная дверь, и все стихло - звуки просеялись сквозь рыхлое сито пространства, оставляя в воздухе лишь урчание телевизора.

Тяжело дыша, она наконец вплыла в гостиную, как в бухту. Но ничего нового она там не увидела и ничего интересного, лишь на скатерти расплывался и таял влажный след от бутылки, да валялся забытый рядом потрепанный журнал с рисунками птиц.

11.

Она исподлобья смотрела на потное лицо толстой кухарки с крупным мясистым носом и выдающимся вперед упрямым подбородком – та вытаскивала из черной пасти духовки горячий противень, наклонившись к плите так, что ее большой зад в длинной лоснящейся юбке образовал в центре кухни холм, могучий и будто поросший густым буро-зеленым мхом. Кухарка казалась ей старой и злой. На самом же деле той не было и сорока, да и злой она не была, а была смешливой и глупой. Грету она не любила, но не по каким-то особым причинам, а исключительно от скудности данных ей богом эмоций. Будучи по-собачьи преданной хозяину, кухарка рассматривала маленькую девочку лишь как мелкое домашнее животное – канарейку или кошку - которое надо кормить, следить, чтобы оно не сбежало, а иногда и свою пользу из зверька извлекать, чтобы не понапрасну корм тратить.

- Вся в мать, такая же слабоумная, - вздыхала кухарка, когда сердилась на маленького зверька, и вспоминала тогда давнишнюю историю о хозяйской дочери, которую большую часть времени дед держал под замком, чтобы не смущать постояльцев. Та как-то по недосмотру ловко улизнула из дома и долго отчаянно бежала по дороге - босая, сбивая в кровь ноги, бежала до заправочной станции, откуда ее и подбросили до ближайшего города.

– Вернулась, дура, уже брюхатая, - ловко орудуя кухонным ножом по пучкам повядшей зелени, укоряла кухарка маленького зверька – жалкий плод свершившегося греха. И всякий раз, вспоминая эту семейную историю, кухарка сладостно будоражила в своей душе колющую обиду на уготованную ей бесплодную женскую долю. И особенно мучительно обида на судьбу расцвела тогда, когда хозяин однажды прорубил дверь из ее комнаты - в соседнюю, чтобы она присматривала за его непутевой дочерью, а позже – и за осиротевшей внучкой.

- Все, ступай, - махнула рукой кухарка и отерла широкой ладонью с крепким запястьем вспотевшее рябое лицо, - нечего попусту на меня пялиться. Иди, полухвея, прибирай пустые комнаты.

12.

«…на тихой улице города Н. произошло ограбление банковского курьера, который в кейсе перевозил ценные облигации на общую сумму 5 миллионов…»

Погруженный в топкое кресло, старик склонил голову на грудь, словно спал или молился, нисколько не заботясь об искаженном сильными помехами и расползшемся силуэте диктора. Руки старика – морщинистые, с беспокойными пальцами - были сложены на животе. Под потолком привычно натужно вращались пыльные лопасти в жалкой попытке хоть чуть-чуть всколыхнуть клейкий комнатный воздух.

Немигающим взглядом Грета уставилась на мерцающие черно-белые полосы экрана.

«…облигации принадлежат Банку государственной казны и строительным предприятиям и представляют собой чеки на предъявителя… по свидетельству пострадавшего, грабителей было двое… однако есть вероятность, что грабителей было трое… один из которых - женщина… всем удалось скрыться… Ведется следствие. Просим незамедлительно сообщить о подозрительных лицах...»

- Куда смотрит полиция! Пройдохи! – проворчал старик. – Это уже совсем возмутительно! Средь бела дня ограбили человека и безнаказанно скрылись!

Грета с озадаченным видом сунула мужу мятый листок бумаги:

- Вот, смотри.

Старик посмотрел на свет протянутый чек, внимательно вглядываясь в хорошо заметные водяные знаки.

- Думаешь, это они? – спросила Грета.

- А мне почем знать, они – не они? Ты сама-то что думаешь?

- Думаю, это они. На этот раз все совпадает.

- Может, так… - старик почесал щеку, покрытую белой изморозью щетины, - а может, и не так.

Грета подошла к окну и с тоской посмотрела на дорогу.

- Кофе?

13.

- Послушай, Эмо, - говорила Марго, расчесывая белокурые локоны перед зеркалом в ванной комнате, – твои отъезды и появления стали совсем непредсказуемы. Раньше мне было легче. Я могла обратиться к тебе по любому поводу. Теперь же ты все больше отсутствуешь… Неужели у тебя так много дел, что ты не можешь бывать со мной чаще? – Марго тихонько всхлипнула и повернулась, чтобы Эмо поскорее обнял ее.

14.

Вооружившись сачком, ближе к закату Грета направилась во второй номер. Это было не редким делом – по всем углам искать и вылавливать сверчков, те время от времени залетали в дом и забивались в самые неожиданные углы. Хлопотное было дело.

«Благослови, душа моя, Господа, и вся внутренность моя — святое имя Его. Благослови, душа моя, Господа и не забывай всех благодеяний Его, - доносилось глухое невыразительное чтение монахини. - Он прощает все беззакония твои, исцеляет все недуги твои, избавляет от могилы жизнь твою, венчает тебя милостью и щедротами насыщает благами желание твое: обновляется, подобно орлу, юность твоя»[3].

Поравнявшись с номером, Грета различила тихий мужской голос и еле слышный женский умоляющий плачь. Она постучала.

Дверь открылась не сразу – сначала за дверью раздалось какое-то движение, потом надолго все стихло. Грета терпеливо ждала. Наконец щелкнул замок:

- Ах, это вы… Наконец-то, - и Марго впустила Грету внутрь.

То, что Грета увидела, ее озадачило, но лишь отчасти – она давно привыкла к человеческой неприкаянности. Вся комната была в большом беспорядке: у стены валялся открытый чемодан, повсюду яркими пятнами, как мазки на мольберте, были раскиданы вещи; несколько пар женских туфель беспорядочно разбросаны по полу; кожаный саквояж на столе был тоже открыт, мятым веером из него торчали документы.

- Вы уезжаете? – поинтересовалась Грета, оглядываясь.

Марго пожала плечами, беспомощно опускаясь на стул:

- Да, завтра. Или послезавтра. Точно не знаю. Никак не могу собраться.

Грета прошлась по комнате в поисках птицы.

- Сверчки днем помалкивают, просто так вашу птицу не найти. Посмотрю снизу, - она тяжело опустилась на колени и, придвинув к себе поближе сачок, заглянула под кровать. Прямо перед ней обнаружилась пара тяжелых ботинок, аккуратно поставленных рядышком, а в дальнем углу, у стены, виднелся маленький серый комочек, похожий на воробья - сердце ее щемяще сжалось.

В это время дверь в комнату открылась и впустила бархатный луч закатного солнца, заливший все подкроватное пространство медовым светом, и вместо привидевшейся птицы Грета отчетливо разглядела лишь грязный комок шелухи. Но не шелуха озадачила согнувшуюся хозяйку, а показавшиеся в солнечном свете - по другую сторону кровати - пыльные мужские туфли, хозяин которых торопливо прошел к межкомнатной двери. Щелкнул замок, затем дверь открылась, и туфли скрылись в смежном номере.

Грета, кривясь, поднялась на ноги и увидела, что внутренняя дверь осталась незапертой, а за дверью мелькнули тени.

- Разве я давала вам ключ от внутренней двери? – озабоченно обратилась она к Марго, которая все еще, будто школьница в кабинете директора, задумчиво сидела на стуле.

- Нет, не давали.

- Тогда как вы открыли дверь?

- Я попросила ключ у вашего мужа, когда вы занимались хозяйством.

Грета направилась к внутренней двери, но Марго тут же вскочила и схватила ее за руку:

– Думаю, вам лучше уйти!

- Послушайте, - еле сдерживая раздражение, недовольно проговорила Грета, уже порядком уставшая от нервной дамочки. – Мне все равно, что вы думаете. И будет лучше, если я все же познакомлюсь с вашим таинственным другом. В конце концов, это мой дом и моя гостиница, и я должна знать, кому сдаю комнаты, - и она решительно распахнула дверь, соединяющую оба номера.

Комната была пуста. Но, несомненно, в ней кто-то только что был – рядом с кроватью валялась пара уже знакомых ей пыльных мужских туфель, а на столе были брошены светлая шляпа и свернутая газета. В комнате пахло сигарой. Входная дверь в номер была закрыта, но из галереи отчетливо доносились громкие быстро удаляющиеся шаги.

Хозяйка с укором посмотрела на стоящую у притолоки Марго.

- Кто это был?

- Эмо, - равнодушно дернула плечом Марго. – Ведь, кажется, ему вы сдали этот номер?

15.

«…заседание Совета состоится завтра, о времени его проведения будет сообщено дополнительно…»

- Зачем ты дал им ключ?

Старик приоткрыл глаза и угрюмо уставился на жену, словно его отвлекли от чего-то важного:

- Она сказала, что в их номере пищит мышь и она не может уснуть, хочет переночевать в другой комнате, - прокряхтел он. - А что? Что-то не так?

Но Грета его уже не слышала, она внимательно слушала новости:

«Из психиатрической клиники доктора Ш. ушла и не вернулась мадам Н., вот уже несколько лет находящаяся на лечении… и страдающая нервным расстройством… Последний раз ее видели на утренней прогулке в сопровождении санитара… Н. является единственной наследницей всех активов известного торгового дома… Если кто-то знает…»

Грета обескуражено взмахнула руками и, порывшись в объемистом кармане передника, протянула мужу коричневый пузырек:

- Это я нашла у них под кроватью.

Старик взял пузырек, приоткрыл осторожно и поднес к носу. Название на этикетке было неразборчиво, однако ниже, сомнений не было, стоял штамп: «Д-р Ш.».

- Еще я видела бланки клиники у них в саквояже. Думаешь, это они?

- А мне почем знать, они – не они, - старик снисходительно посмотрел на жену. - Ты сама-то что думаешь?

- Думаю, на этот раз уж точно все совпадает: она – сумасшедшая.

Губы старика дрогнули в улыбке:

- А может, и не сумасшедшая… Пожалуй, кофе.

16.

Грета открыла глаза и со вздохом перевернулась на другой бок – духота мешала спать, постель источала тягучий жар, влажный и липкий, не давая коже желанной прохлады. Холодное свечение луны вязким серебром безучастно проникало в комнату сквозь штопаное кружево штор. Было чуть за полночь, а потому привычное пение сверчков ненадолго стихло, чтобы возобновиться к двум часам ночи. Дверь в ванную была открыта, и оттуда, нарушая привычную тишину, раздавался сиротливый звук капающего крана.

Грета закрыла глаза, стараясь ни о чем не думать…

…Было темно - ночной мутный свет еле пробивался сквозь грязное оконное стекло. Она уже привыкла сворачиваться калачиком, как маленький зверек, и забиваться под кровать в дальний угол, чтобы заглушить собственным теплом детский страх, не дающий дышать, накатывающийся волнами из живота и застывающий твердым напряженным комком под ребрами; страх, который во что бы то ни стало ей надо было побороть, иначе к горлу сами собой подступали слезы и вырывались надрывными всхлипами - в этом таилась опасность быть услышанной дедом. Если ж такое случалось, то дверь смежной комнаты отворялась и в ярком свете дверного проема черным силуэтом неминуемо возникала большая дедова фигура, и уж тогда ни ругани, ни жестокой порки ей было не избежать.

Но постепенно она научилась сдерживать слезы.

Хуже были просачивающиеся из-за стены звуки, сами по себе почти обычные и давно приевшиеся, слышимые лишь время от времени, но от этого – особенно ясно различимые, отдававшиеся в голове каждый раз по-новому и вызывавшие образы уродливых живых существ, бесформенных и опасных. Там, в закомнатном пространстве, слышались приближающиеся глухие шаги дедовых ног, тяжело ступающих вниз по лестнице, все ближе и ближе - в смежную комнату; шипящими змеями из щелей выползал невнятный торопливый шепот, перебиваемый размеренным скрипом кровати, доносилось кухаркино хныкающее повизгивание, переходящее в сдавленный скулеж, а затем в тяжелый мучительный стон; раздавалось, будто совсем близко, над ухом, мужское дыхание, горячее и шумное, смешанное не то с животным рыком, не то со сдерживаемым криком. Выскочить из затхлой темной конуры не было никакой возможности: каждую ночь по привычке дед на ключ запирал комнату, а в ней – это сучье отродье, не пойми от кого зачатое его слабоумной дочерью.

Постепенно звуки стихали, замирал железный скрежет кровати, дедов рык переходил в густой волосистый храп, и наступала странная тишина, перетекающая в ожидание. Жесткий клубок размякал под ребрами, и тогда она чуть выпрямлялась и даже высовывала из-под кровати голову, чтобы получше разглядеть, как кто-то совсем не страшный, добрый и вечный отделялся от противоположной стены, неслышно подходил к ней и садился рядом, чтобы теплой рукой нежно гладить ее спутанные волосы, утирать слезы и шептать: «Не бойся, я друг, я с тобой». Тряпичной куклой она погружалась в тревожный сон, а мутный нечистый свет постепенно уползал из комнаты, плавной волной откатываясь на улицу по грубому дощатому полу, по оконной раме, сквозь щель под тяжелой дверью, и лишь на мгновение замирал на внешней стороне двери – там, где потом будет прибита табличка с номером «1».

В ванной комнате зашуршало, словно сгребли сухие листья, потом – через короткую паузу – забулькало. Грета прислушалась, невольно взглянув на спящего рядом мужа – на него надежды не было; затем, ругая в душе необязательного сантехника, чертыхнулась и, охая, стала выбираться из-под горячей простыни.

Зайдя в ванную, она щелкнула выключателем, но свет не зажегся. Придется теперь спускаться в темноте в гостиную, шарить по стене, где находилась распределительная коробка. Но на самом деле в электричестве необходимости не было – его заменил пронзительный лунный свет. Грета подошла к крану и с досадой покрутила сорванную ручку – безуспешно: капли воды упрямо отсчитывали ритм, рыжеватыми кляксами разбиваясь о металлическую раковину. Под ногами что-то опять стрекотнуло-булькнуло и суетливо процокало. Грета вздрогнула, наклонилась и увидела под раковиной маленького сверчка, испуганно забившегося за трубу и застывшего, будто птичье чучелко; его выдавала лишь настороженно блестевшая черная бусинка глаза.

- А вот и ты, мой маленький негодник, - с застаревшим чувством вины Грета протянула к птице узловатую руку. Сверчок дернулся, подпрыгнул и яростно вспорхнул прямо в лицо хозяйке, едва не запутавшись крыльями в ее седых волосах. Женщина всплеснула руками, ахнула:

- Чертовы птицы! Пропадите вы пропадом, окаянные! - и отпрянула, едва не упав, но вовремя ухватившись за дверной косяк. Рассерженная, она настежь открыла маленькое окошко, выходящее на задний двор, чтобы сверчок, наконец, сам вылетел на улицу, хотя на это было мало надежды.

Именно тогда, когда Грета открывала окно, ей и показалось, что чья-то фигура спешно шмыгнула в тень, хрустнули ветки и скрипнула черная дверь, ведущая с заднего двора в гостиную.

- Вот еще не хватало, - насторожилась она и вышла из ванной, прикрыв поплотнее дверь, чтобы сверчок не перебрался в спальню. Накинув ветхую шаль поверх длинной ночной рубашки, она вышла в холл.

17.

Неясные отсветы просачивались в недра дома, как в щели рассохшегося корабля, и, увязая в плотном маслянистом сумраке, придавали предметам новые формы, подчеркивая изъяны и лакируя помещение особым металлическим блеском, который раздвигал стены и выпускал на волю иллюзию. Отполированная временем деревянная стойка белела, как пузо выброшенного на берег перевернутого морского чудовища. Книжный шкаф с амбарными книгами вырос отвесной шершавой скалой, слепленной из окаменевших неровных пластов различных цветов и пород. Полка с ячейками стала подобна растянутой и прохудившейся рыболовной сети, в которой запутались блестящие рыбки-ключи.

Хозяйка бросила взгляд на пустую ячейку первого номера. И почему только она разместила Эмо в этой комнате, бывшей некогда местом их с матерью заточения, она и сама не знала, но со вчерашнего дня эта мысль не давала покоя.

От матери Греты ничего не осталось – ни платочка, ни платьица, только пара размытых фотографий да полупустая комната, в которой держали дурочку, где та и разродилась греховным бременем. Уже позже, после дедовой смерти и скандального кухаркиного отъезда, Грета сама отремонтировала обветшалую комнату – покрасила стены, заменила мебель – и приспособила ее под гостиничный номер. Крепкой рукой вбила она гвоздь, укрепив на двери номер и навсегда похоронив воспоминания и привязанности под свежей краской, под новой мебелью и под блестящей цифрой «1».

Грета вошла в гостиную – дверь на задний двор была не закрыта. Хозяйка нетерпеливо захлопнула ее, громыхнула щеколдой - и как она, растяпа старая, могла забыть запереть ее! Затем подошла к щитку, включила пробки и повернула черную ручку выключателя, наполняя тусклым электрическим светом маленькое помещение.

- Без света - лучше, - раздался тихий женский голос.

Грета вздрогнула и обернулась. В продавленном кресле ее мужа сидела Марго, а рядом на столе стояли две голубые чашки с недопитым чаем. Женщина была бледна, волосы в беспорядке были заколоты на затылке, скудное освещение некрасиво заострило ее черты.

- Моему мужу не понравилось бы, если бы он увидел вас в своем кресле, - Грета поджала губы – она не любила, когда нарушались устоявшиеся правила: - Зачем вы здесь?

- Не спится. Знаете… опять не могу уснуть.

- Опять птица? А муж ваш – он-то что делает?

- В каком смысле?

- Ну… он знает, что вы тут разгуливаете… в поисках приключений.

Марго усмехнулась:

- Приключений? Да нет, он спит, - она машинально откинула со лба прядь светлых волос. - Он всегда хорошо спит. Его ничего не мучает.

- А что его должно мучить? – насторожилась Грета. – Он совершил что-то плохое?

- Перестаньте нас подлавливать. Ничего мы плохого не сделали. Закон не нарушили – ведь вас только это волнует?

Грета хмыкнула:

- Мне не нужны проблемы.

- Они никому не нужны. Зря вы так переживаете. Просто… я не могу уснуть.

- Здесь кто-то еще был? – Грета посмотрела на чашки.

- Да.

- Кто?

- Эмо. Мы разговаривали. Знаете, иногда это бывает необходимо – поговорить о пустяках с тем, кто тебя понимает. Он тоже плохо спит по ночам.

- Я смотрю, у вас с этим Эмо много общего,

- Нет, - грустно возразила Марго. – Вовсе нет. Иногда мне кажется, что все дело во мне: если бы я не поддерживала эти отношения, то он бы обо мне забыл. Ведь это я настояла, чтобы Эмо путешествовал с нами. Муж был против.

Стараясь отогнать мрачные предположения, Грета дружелюбно сказала:

- Бросьте, милая, по ночам думать о глупостях. Вы красивая и молодая, грех жаловаться.

- Да, не спорю, но… ведь надобно ж еще и любить!

- Любить? Но у вас же есть муж – вот и любите его. И еще есть этот… Эмо. Он ваш любовник?

- Да что вы, - Марго улыбнулась, но уже в следующую минуту погрустнела: - Хотя я бы очень этого хотела. Без него я бы вообще пропала! А как вы можете жить одна?

Грета не ответила, лишь подтянула сползший с полных плеч платок и устремила на безлюдную улицу свой немигающий черепаший взгляд, по которому ничего нельзя было ни понять, ни угадать, разве что почувствовать застарелое ожидание чего-то большого и настоящего и только ей понятного.

Марго встала и нетвердой походкой направилась к выходу.

- Мы уезжаем завтра.

Грета отвела взгляд от окна:

- Подождите.

Она подошла к буфету и, открыв стеклянную дверцу, принялась шарить рукой по полке, заставленной старыми безделушками и мелкой посудой.

- Наверное, вы больны, - бросила она через плечо, отодвигая на полке старую сахарницу, – боль-ны, милая, - произнесла она многозначительно, будто давая понять, что ей известно нечто большее.

- Больна? - Марго обернулась и рассмеялась: - Ну да, больна. Но, думаю, ровно настолько, насколько больны вы или ваш муж, да и все люди вокруг!

Наконец усилия Греты увенчались успехом.

– Это ваше? – она протянула Марго коричневый пузырек с порошком.

- Где вы его нашли? Я обыскалась! - казалось, Марго была искренне рада. – Отличное снотворное, веронал[4], не пробовали? Очень рекомендую. Мне прописали от бессонницы. Хорошо действует! Мой муж когда-то работал в желтом доме - ну, понимаете, что я имею в виду, так мне там его и выписывали.

– Санитаром?

- Что?

- Он работал там санитаром?

- Муж? Что вы! Он там работал всего лишь в архиве, он вовсе не медик. Хотите, запишу вам адрес клиники?

Марго взяла пузырек и вышла из комнаты.

18.

Грета хмуро смотрела на птичье гнездо, свитое на земле между выступающих корявых корней старого дерева. Пять матово-белых яиц, густо покрытых мелкими красноватыми пятнышками, были жестоко превращены в месиво.

- Скорее всего, это орешниковая соня, - говорил стоящий рядом студент, с интересом рассматривая разоренную кладку. – Она съедает как раз только яйца. Лесные же сони крупнее и обычно остаются жить в разоренном гнезде… и после их ухода остаются перья да очищенные от мяса косточки.

- Нет здесь никакой сони и нет ваших косточек. Гнездо раздавлено.

Студент наклонился вперед, чтобы получше разглядеть место трагедии.

- Тогда это может быть белка, - продолжал рассуждать он. - Она умеет разрезать скорлупу зубами, держа яйцо в передних лапках и быстро вращая его как орех. Смотрите, часть яиц белка раздавила, а часть съела прямо со скорлупой; здесь даже видны пробоины от ее резцов.

- Не говорите глупостей. Что вы болтаете? – нетерпеливо прервала его Грета. – Вот четко виден след от мужской ноги, - Грета указала на большую впадину в центре гнезда, а затем оценивающе взглянула на крупный ботинок, торчащий из-под хитона монахини – та тоже стояла рядом и смотрела на произошедшее с отвращением.

Перехватив рассерженный взгляд хозяйки, монахиня поспешила спрятать торчащий ботинок под полы одежды.

- На мой взгляд, это просто особенность почвы, - студент выпрямился и с видом исследователя обошел растерзанное гнездо с другой стороны.

- Я слышала ночью хруст веток и видела, как кто-то ходил по двору, - упорствовала Грета.

Студент вызывающе посмотрел на нее:

- На что вы намекаете? Вы считаете, это я?

- Или, может быть, я? – тут же поспешила возмутиться монахиня. – Лично я в это время молилась, а потом спала крепким сном праведницы! Любите справедливость, судьи земли…[5]

- Ах, бросьте, сестра! На вас я думаю меньше всего – господь не допустил бы этого. Тот, кого видела я, был похож на мужчину, - Грета строго посмотрела на молодого человека. – Конечно, это мог быть и друг Марго – Эмо, - рассудила она и тут же добавила: - но что-то мне подсказывает, что это были именно вы. И не пытайтесь меня убедить в обратном.

- Да, я выходил, - признался студент, - я каждую ночь выхожу и наблюдаю за повадками сверчков – я их изучаю! Сверчки-самцы отличаются по ночам удивительным пением, таким, знаете, похожим на стрекотание кузнечиков «срь-рь-рь»… Но я не наступал на гнездо!

- Так я вам и поверила! А уж не вы ли случайно пили чай с Марго поздно ночью?

Студент поправил очки:

- Я не вижу в этом ничего дурного.

Монахиня нервно вдохнула, не столько осуждая студента, сколько испытывая внутреннее удовлетворение, что подозрение с нее было снято.

- Когда я вернулся в дом после своей прогулки, - сбивчиво объяснял молодой человек, - Марго уже была в гостиной и наливала чай на двоих. Я думал, что она ждет своего спутника… мужа, я имею ввиду, но он спал, и она пригласила меня составить ей компанию… раз уж так получилось.

- И о чем же вы с ней разговаривали?

- Так… ни о чем. А что? – смутился молодой человек.

- А то, - вмешалась монахиня, всем своим видом поддерживая хозяйку дома, - «во всех делах твоих помни о конце твоем, и вовек не согрешишь[6]…»

- Но это вы зря, - обиделся молодой человек.

- Значит, о сверчках болтали? – не унималась Грета, совершенно уверенная в своей правоте. - Или о том, как вы уничтожаете их гнезда?

- Да говорю же вам, это не я. Вы мне не верите?!

- Не морочьте мне голову. Лучше приставьте ногу. Вы что же – не видите?

- Да вы, похоже, уже назначили виноватого, - развел руками уязвленный студент, - и все мои доводы вам просто безразличны. Вы что-то втемяшили себе в голову и теперь начинаете подгонять все подряд под свою версию. Обычное дело: что-то предположить, а потом повсюду обнаруживать множество тому подтверждений! И поверьте, вы обязательно их обнаружите, было б желание! - студент снял очки и принялся протирать стекла замусоленным носовым платком. - Каждый видит и слышит лишь то, что хочет, вам не кажется?

Грета ничего не поняла из возбужденной тирады орнитолога, равно как и молодая монахиня.

- Болтаете всякую чепуху! – махнула она рукой и в компании повеселевшей святой сестры направилась к дому: - Кофе остынет, идите завтракать, - а чтобы как-то загладить неприятный разговор, не сильно интересуясь, бросила через плечо: - Так о чем вы все-таки с ней болтали?

- Кажется, она сказала, - уже дружелюбно ответил студент, послушно следуя за женщинами и предвкушая теплые булочки, - что они с мужем ждали иностранные визы и что они их уже получили и теперь могут продолжить свое путешествие.

19.

Старый автомобиль с шашечками такси давно поджидал пассажиров, и Грета по обыкновению вышла на крыльцо проводить постояльцев «Сверчков». Таксист сидел за рулем, выставив толстый локоть в открытое окно, и скучал.

Закатное ласковое солнце разбрызгивало низкие светло-охристые блики на старую крышу гостиницы, обнажая черные дыры изъянов; мягкие лучи скользили дальше сквозь редкий нахохлившийся ельник и затухающим огнем поднимались выше – туда, куда Грета никогда не смотрела.

Хозяйка, щурясь, поглядывала на деревянные столбы галереи и думала о том, что хорошо бы их к зиме укрепить, некоторые совсем рассохлись.

Наконец появились отъезжающие. Как и в день своего приезда, Марго была в дорожном костюме, не по погоде плотном, и в тех же туфлях на каблуках, а ее муж - в костюме и шляпе. Правда, сорочку Грета ему постирала и хорошенько отутюжила и теперь была этому рада.

- Надеюсь, мы вас не обидели, - муж Марго скривил губы в улыбке. – Не думайте о нас ничего дурного. До свидания!

Грета отряхнула передник:

- Счастливой дороги, Бог в помощь.

Мужчина поставил чемодан с саквояжем в багажник, захлопнул крышку и распахнул для Марго дверцу автомобиля. Та все еще молча стояла на пороге рядом с Гретой, словно хотела что-то ей сказать важное, но все не решалась. Длинная тень от придорожного столба вытянулась до самого дома, вступая с ним в многолетнюю предзакатную связь и сливаясь на ночь в единое целое, чтобы с рассветом вновь разбежаться.

- Что ж… до свидания, - вздохнула Марго, натягивая маленькие перчатки на тонкие пальцы. – Пора ехать. У вас здесь было все очень мило, - последнее прозвучало тихо, и от этого похвала вышла бескровной.

- А ваш друг? – неожиданно спросила Грета.

- Друг?

- Да, ваш друг.

- Ах, Эмо! – Марго усмехнулась и еще более сосредоточилась на своих перчатках. - Он уехал. Еще рано утром. Разве вы его не видели?

- Нет. Я не видела, - Грета рассматривала маленькую мушку, приземлившуюся на пиджак Марго. - Ни в этот раз, ни в какой-либо другой.

- Наверное, вы еще спали, – Марго порывисто вскинула голову. – Вы спали. Он правда уехал очень рано, вот вы и не видели, - на секунду встретившись с Гретой взглядом, она тут же отвела глаза и повернулась, чтобы сойти с порога.

Грета задумчиво смотрела вслед удаляющейся машине, быстро набиравшей скорость и поднимавшей за собой клубы придорожной пыли.

- А ты сама-то его видела? – вздохнула Грета и вошла в дом.

20.

Дождь лил не переставая уже вторую неделю, опутывая мокрым коконом маленькую придорожную гостиницу «Сверчки», омывая прилегающую к ней разбитую автомобильную дорогу, потемневшую от воды, словно от горя, и бесстыдно выставившую напоказ увечья - убогие выбоины и трещины, как будто сокрушаясь о своей старой и давно отмершей коже. Чернеющие всюду лужи, переполненные блестящей, словно нефть, водой, пузырились и изливались многочисленными потоками, настойчиво пробивающими себе путь к дому, опутывая его спиралями и кольцами, как спрут опутывает жертву щупальцами в надежде раздавить ее в смертельных объятьях. Жидкий ельник, еще недавно томившийся в знойном мареве, меланхолично стряхивал под струями засохшую хвою и вновь погружался в забытье под звуки настойчивого водяного шума. Размытый бледной пеленой мороси, скособоченный рейсовый автобус расплывчатым призраком проехал без остановки и скрылся без всякой надежды на возвращение.

«…в связи с непрекращающимися дождями …наблюдается увеличение количества дорожно-транспортных происшествий…»

Дождь лил однообразно и настойчиво и, казалось бы, самым естественным образом вписывался в давно заведенный ритм дома с его монотонностью и вечным ожиданием. Но что-то уже звучало в пространстве иначе; что-то уже стремительно вымывалось ливневой водой из–под окаменевшего фундамента; что-то уже случилось и внесло в устоявшееся однозвучие новый - непростительно новый - звук, стремительный и свежий. Звук смешивался с мокрым воздухом и наполнял легкие долгожданной прохладой и ветром. То медленно начал движение дом, сползая с мели и расправляя затекшие стропила.

На дороге показались очертания машины, которая уже через минуту лихо сворачивала к дому, подскакивая на ухабах и расплескивая лужи, а еще через минуту звякнул колокольчик.

Хозяйка отложила шитье и не торопясь поднялась со стула.

«…уровень воды в пригороде поднялся до… однако эта отметка не превысила критического уровня 19… года, когда…»

Не прошло и пяти минут, как хозяйка вернулась и вновь опустилась на свое место.

- Отказала? – раздался из угла заспанный голос мужа. – В такую погоду?

Какое-то время Грета привычно молчала, а потом, не отрываясь от шитья, качнула головой:

- Ну да. Нет мест.

Старик, посвежевший, словно умытый дождем и отполированный, повернул голову и с любопытством посмотрел на жену:

- Мест нет?

- Мест нет, - как ни в чем ни бывало повторила Грета, делая стежок за стежком, - ведь сегодня пятница, и твой приятель везет сахар на ярмарку, он у себя, в четвертом. Студент по-прежнему в третьем, выезжать, похоже, не собирается. А мне-то что? Дело его - он платит, - она вытянула иглу и снова воткнула в ткань. - В шестом и пятом крыша течет – кого ж туда селить? За последний час два ведра вылила. Ну а второй номер держу для плотника, вот-вот приедет, вряд ли он течь устранит за один день.

Грета замолчала – слова рассыпались и растаяли; закончились и телевизионные новости, и на какое-то время комнату заполнила тишина. Раскинув лопасти-перья, молчал вентилятор, будто распятая и окаменевшая под потемневшим от времени потолком первобытная птица, так и не взлетевшая в воздух.

- Остался еще один номер, - нарушил тишину старик. – Первый.

- Первый? - невозмутимо откликнулась Грета, по-прежнему не поднимая головы. - Да он тоже занят. Разве ты не знал?

Старик не ответил.

- Там живет Эмо, - улыбнулась Грета и сделала последний стежок.

* * *

«И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы»[7].

[1] Возложи на Господа заботы твои, и Он поддержит тебя. Никогда не даст Он поколебаться праведнику. (Псалтырь. LIV, 23). [2] Святое Евангелие от Луки. VIII, 18. [3] Псалтырь,102:1,2. [4] В 1903 году, впервые были введены в медицинскую практику барбитураты, барбитал получил рыночное название «веронал», используемый в качестве успокоительного и снотворного средства. Вызывает лекарственную зависимость. [5] Полная фраза: «Любите справедливость, судьи земли, право мыслите о Господе, и в простоте сердца ищите Его, ибо Он обретается не искушающими Его и является не неверующим Ему». [6] Сир, 7, 39. [7] Первое послание св. Ап. Павла к Коринфянам.