Ольга Уваркина
Про Лялю – балерину
(По картине Наташи Виллон)
В одной деревеньке шептались старушки
С утра и до ночи о Ляле-толстушке:
«Нескладные ноги, что зад, что перед,
А вырастет – замуж никто не возьмет».
И слышала Ляля о ней разговоры,
Но только смеялась: «Какая умора!
И сплетни на лавке – отстой, юморина…
Не знает деревня, что я – балерина!»
Никто и не ведал, «сорокам» под стать,
Что толстая Ляля умела летать…
Как только уснут тихой ночью дворы,
Примолкнут коровы в хлевах до поры,
А с ними – до зорьки старушки-болтушки,
И все суетливые куры-несушки,
Все, кроме хитрюги – на крыше кота,
Тогда начинала и Ляля взлетать.
Над лугом, над лесом, почти не дыша.
В едином движении grand pas de chat.
На ножках пуанты, легки, белоснежны.
Как просто в них сделать levé и manège,
А правую ножку в колене согнув,
Раскинув объятья лететь на луну!
Как просто, какое нехитрое дело –
Быть примой балета…
И Ляля летела!..
Славка
Как стучится мне в душу тревожная, чуткая память…
Л. Клёнова
Был он старше меня, во дворе средь ребят верховодил,
Славка Гуров – пацан, жил по улице в доме напротив.
Мы, тогда – малышня, в рот глядели везучему Славке.
Как на бабочку смотрят с земли все жуки и козявки.
И казалось в те дни, что и солнце, и жизнь бесконечны.
Эта улица, игры и двор нас связали навечно…
Мир однажды погас. День июньский я помню поныне:
Утонул Славка Гуров, купаясь у старой плотины,
Так случайно погиб… Мне ж запомнилось светлое имя,
Потому что впервой смерть сыграла с мечтами живыми.
Кем бы мог парень стать? Не ответит никто и не вызнать.
Он ушел навсегда, ничего не узнав в этой жизни:
Ни любви, ни разлук, ни полета Гагарина Юры,
Ни грядущей поры, проскакавшей летучим аллюром.
Из невольного сна, окаймленного радугой зыбкой,
Машет мне паренек с простодушною детской улыбкой.
Сколько ж минуло лет? Сколько вёсен легло между нами?
Как стучится мне в душу тревожная, чуткая память!…
Мой поздний мир таков…
Мой поздний мир таков: мы – врозь на вдох и выдох,
И щерится гроза в небес голубизну…
Сползет из-под очков, себя коварно выдав,
Дрожащая слеза, предательски блеснув…
Вся жизнь: отсель – досель, но я пока живая,
Пусть малостью – на треть, полвека позади…
Во временной туннель, пространство разрывая,
С разбега не взлететь и даже – не вползти.
Ни время ж умолять и ни иные силы,
Что дарят смельчакам волшебное перо.
Судьбу не вздернешь вспять, а все, что сердцу мило,
Я встречу в облаках, когда настанет срок.
И может, не беда – граница между нами,
И зов фантомных птиц в астральные края...
Так грезят города пророческими снами
За стеклами глазниц о смысле бытия.
Рябина
Ярче камней рубина,
Взоры волхаткой манит…
Ах, какова ж рябина
Вызрела на Рязани!
Веер – резные листья.
Гроздьями тяжелея,
К травам склонились кисти.
Ягоды в солнце рдеют.
Вот же, любуйтесь, гладьте,
Вышла во двор одетой
Барыней в красном платье
Здесь, на земле поэта,
Где небеса так близко,
Что докричать до Бога.
Дарит любовь он исконь
Да испытаний много…
Наперекор године
Скаредного Касьяна
Светят глаза рябины
Сказочно – обаянно!
Сентябрь
На листву ложится позолота.
Приуныли птицы, не щебечут.
Журавли готовятся к отлету:
«На болоте собирают вече»…
Тихо-тихо… Час застыл картиной,
Контур жизни отпечатав четко,
Небо из линялого сатина…
Нарисуй, художник, или сфоткай,
Как луга внезапно опустели,
Отцвели ромашки и цикорий…
Все богатства летней акварели
Будут вдохновлять твой взгляд не скоро.
Беспричинно – нет в душе покоя,
Словно вяжет крылья за плечами.
Бабье лето… Что ж оно такое?
Почему тревожит и печалит,
Будоражит ароматом пряным,
Как вином и трапезой прощальной?
Может дню святого Куприяна
Внемлет мир торжественно-печально?
На закате чистый воздух стынет –
Напоенный разнотравьем сбитень,
И дрожит на ветхой паутине
То ли жертва, то ли погубитель…
Вся жизнь – перевернутым блюдцем…
Поэту Алексею Комлеву и всем,
пережившим трагедию затопления городов
в 30–50-х годах прошлого столетия
Вся жизнь – перевернутым блюдцем…
Не сыщешь тропы на погост,
Увидеть нельзя и вернуться
В свой дом, где родился и рос.
Мой белый корабль-оригами
Весь век в ощущенье беды.
Мой сад меж двумя берегами
Под толщею мертвой воды.
Я – пленник ее акваторий,
Заложник эпохи тех дней,
Где темные пятна историй,
Как тайна, исчезли на дне,
Как детство, что скрылось из вида…
Из сердца не выкинуть вон
Калязин – мою Атлантиду,
И Китеж крамольных времен.
Печально над вольным простором
Одна колокольня теперь
Стоит молчаливым укором
И символом вечных потерь.
Нет памяти этой дороже,
Когда управляю веслом,
Ведь все, что я нажил и прожил,
Течением лет унесло.
Мой путь, небезгрешный и дольний,
С мечтой и надеждой, как сон:
Доплыть до святой колокольни,
Услышав малиновый звон…