Юлия Пучкова (Юлия Джейкоб). РОЖДЕСТВЕНСКИЙ ПОДАРОК

Городок Вандертон трудно отыскать на карте Англии. Он такой крошечный, что нужно было бы сделать карту величиной с футбольное поле, чтобы обозначить его отдельной точкой. Городок стоит на тоненькой, похожей на юркую змейку, речушке Граснейк. Она такая мелкая, что зимой промерзает до дна, и тогда в городе появляется особая дорога, по которой легко добежать на коньках до живущего в другом конце города друга. Но ведь чтобы добежать до друга, его надо иметь. А что, если его нету? 

Вот тут, дорогой читатель, я хочу познакомить тебя с жителем Вандертона, мальчиком по имени Эбен Скродж. Месяц назад ему исполнилось двенадцать лет. Он жил в двухэтажном доме на набережной Граснейка вместе с мамой. На первом этаже, как водится в Англии, располагались гостиная, кухня и просторный холл, а на втором — две ванные и две жилые комнаты. В одной из них жила мама Эбена, а в другой — с окнами, выходящими на реку — сам Эбен.

Был канун Рождества, и повсюду звучали рождественские песни, которые во многих английских городках совершенно бесплатно исполняют студенты музыкальных колледжей. Люди выходили на улицы, чтобы насладиться чудесным пением и волшебной атмосферой добра и единения. Фасады домов Вандертона были украшены яркими разноцветными лампочками, которые зажигались под вечер и весело подмигивали прохожим до самого рассвета. Во дворах домов стояли украшенные теми же лампочками большие фигуры северных оленей — тех самых, что привозят Санту Клауса из его далёкого северного дома на просторных санях, нагруженных игрушками для всех детей Англии. Говорят, в давние времена у английского Санты не было ни саней, ни оленей и звали его Отец Рождество. Он не носил красного кафтана, отороченного белым мехом. Он набрасывал на себя зелёную мантию, а на голову надевал венок из остролиста, плюща или омелы. Эти три растения и сейчас произрастают в Англии, и по традиции венки из них вешают в домах над порогом. И в их доме мама Эбена повесила пышный венок из омелы, под которым положено было целоваться, что страшно досаждало мальчику. Он пробегал под ним, чтобы, не дай бог, мама не успела его поймать и чмокнуть в лоб или макушку.

Сегодня Эбен был особенно раздражён. Все эти декорации в витринах магазинов, все рекламы по телеку и в интернете были напичканы как минс-пай — яблочный пирожок — сладкими фразочками о любви, доброте и семейном уюте, и отовсюду на него глядел улыбающийся добряк с седой бородой и пышными бровями. Эбена просто тошнило от этой разливающейся повсюду патоки, и оттого хотелось добавить во всё перцу.

Во время семейного торжества по случаю Рождества, он пытался держать себя в руках — мама со слезами на глазах просила его об этом ещё до приезда тёти Полин и её мужа, добродушного толстяка, один вид которого вызывал у Эбена желание дерзить. Вечер почти удался. Эбен держался до последнего куска рождественского пуддинга, но дядя Георг не дал ему шанса. За две минуты до наступления Рождества тот спросил у племянника, не забыл ли он внести в свой список новогодних решений обещание хорошо учиться. Лицо Эбена скривилось в ухмылке, которая так пугала его мать, и он ответил «Надеюсь, и ты не забыл вставить в свой список обещание хорошо работать» и, не попрощавшись, ушёл в свою комнату.

Эбену не спалось. Перед глазами возникали и гасли образы то одноклассников, то учителей, а чаще всего его мамы со слезами на глазах и немым вопросом «почему» на устах. Он и сам не знал почему. Почему, когда Мэг, спускаясь по лестнице после урока, поскользнулась на последней ступеньке и сломала каблук, он схватил этот каблук и запустил его в другой конец коридора, так что девочке пришлось ковылять туда под его громкий хохот? Почему, когда его друг Сэм попросил подождать его после уроков, Эбен, криво усмехнувшись, бросил «Время деньги. Боюсь, тебе не расплатиться» и ушёл, не дождавшись. А в последний день перед рождественскими каникулами, когда он опаздывал в школу и мама протянула ему сэндвичи в розовом ланчбоксе, потому что его зелёный треснул, он отвёл её руку и со словами «Отдай это Барби» вышел из дому.

Эбен стоял возле окна и смотрел на ледяную чешую Граснейка, когда на другой стороне реки он заметил высокого мужчину в длинном тёмном одеянии с головой, почти утонувшей в глубоком капюшоне. Тот размашисто шагал и через его плечо был перекинут раздувшийся от содержимого мешок. Эбен уже собирался отвернуться от окна, когда из мешка незнакомца что-то вывалилось и тут же погрузилось в снег. Судя по всему, падение было бесшумным, потому что мужчина продолжил путь.

   Эбен хотел было открыть окно и крикнуть незнакомцу о потере, но передумал. Он тихо спустился на первый этаж, накинул куртку, влез в боты и, бесшумно выскользнул на улицу. Спустившись к реке, он разбежался и легко заскользил по её гладкой поверхности. Через пару минут мальчик взбирался по противоположному берегу и вскоре был возле места, где незнакомец что-то обронил. Эбен заметил бант, торчавший из снега. Он протянул руки и нащупал твёрдую коробку. Смахнув с неё тонкое кружево снежинок, мальчик сунул её под мышку и той же дорогой отправился домой.

  В доме было тихо. Эбен поднялся в свою комнату, смахнул с рабочего стола учебники и водрузил туда свою добычу. Достав ножницы, он разрезал ленту с бантом и снял яркую обёрточную бумагу.

На столе, упакованная в фирменную коробку, стояла только что поступившая в продажу дорогущая голографическая игра вместе со специальной приставкой.

Эбен был в таком восторге, что просто застыл с широко распахнутыми глазами и ртом. Когда окружающий мир вновь ожил, мальчик распаковал консоль, подсоединил её к телевизору и вставил кристалл с игрой в гнездо. В воздухе появилось меню, и он, не долго думая, запустил первый уровень.

Над столом возникла яркая сфера, в которой поражённый Эбен увидел свою маму ровно в тот момент, когда та протягивала ему розовый ланчбокс с сэндвичами. Почти тут же в сфере появился его голографический двойник с неприятной ухмылкой на лице — со стороны эта ухмылка не казалась такой уж крутой. Двойник, меж тем, произнёс те самые слова, которые Эбен ещё хорошо помнил: «Отдай его Барби» и, хлопнув дверью, вышел из дома. Мальчик, словно загипнотизированный, смотрел на маму — сейчас она заплачет. Но мама пошла в холл, быстро оделась и вышла на улицу. Куда она идёт? Вскоре Эбен получил ответ на свой вопрос. Мама вошла в магазин игрушек и быстро нашла отдел с куклами Барби. Купив куклу, она вернулась домой и, войдя в комнату Эбена, водрузила её на полку с комиксами, вложив ей в руки всё тот же розовый ланчбокс. «Всё сделала, как ты хотел, дорогой», — сказала мама и счастливо улыбнулась. В воздухе тут же возникла надпись, которую мгновенно озвучил приятный женский голос: «Вы прошли первый уровень! Чтобы перейти на второй, надо съесть сэндвич из ланчбокса». Неверящий взгляд Эбена медленно пополз по стене к полке с комиксами. Там, вся в белых локонах и ярком розовом платье, восседала та самая кукла Барби. В руках она держала розовый ланчбокс. Будто повинуясь какой-то силе, Эбен поплёлся к полке, взял ланчбокс из рук Барби, достал оттуда абсолютно свежий сэндвич и почти целиком засунул его в рот. Тишину прорезал тот же приятный женский голос: «Добро пожаловать на  второй уровень».

По лестнице спускалась Мэг. Эбен прекрасно знал, что будет дальше. Какой же у его двойника мерзкий хохот! Но что это? Мэг доковыляла до конца коридора, подобрала каблук, но вместо того, чтобы войти в кабинет, развернулась к Эбену-двойнику и запустила каблуком через весь коридор прямо тому в лоб. Эбен, стоявший в комнате, громко вскрикнул и схватился за лоб. Он тут же ощутил быстро растущую шишку, и в то же мгновение приятный женский голос пропел: «Второй уровень пройден — возьмите в аптечке троксевазин и вотрите в ушибленное место».

Эбен бросился из комнаты и только на лестнице вспомнил, что надо идти тихо, чтобы не разбудить маму.

Он намазал ушибленное место и присел на табурет. Как могла игра, которую выронил из своего мешка незнакомец, быть адресованной ему? Было ясно, что каждый уровень был эпизодом из его жизни, причём эпизодом, который отнюдь его не красил. Эбену вдруг стало плохо. Неужели этих эпизодов так много? Неужели люди вокруг замечают лишь его кривую ухмылку и надменный хохот? Не может этого быть! А даже если так, он ещё подумает над этим. Но зачем же играть в такую игру? В игры играют для удовольствия? А тут?

Лицо Эбена просияло — он сейчас же вернётся в комнату, выключит игру, упакует всё обратно в коробку и отнесёт в сугроб. Вот только ленту он поторопился разрезать — ну и ладно, сойдёт и без ленты.

Окрылённый своим решением, мальчик прокрался обратно в комнату, где приятный женский голос, видимо, уже в который раз предлагал ему начать третий уровень.

Эбен посмотрел на консоль — никакой кнопки. Как же так? Он же как-то включил приставку! Он был готов поклясться, что кнопка была! Но сейчас панель была гладкой и пустой. «Ок, — подумал он, — выключу телевизор». Он тут же это сделал, но... приятный женский голос продолжал настойчиво призывать его перейти на третий уровень. С досады Эбен со всей силой шарахнул приставку об пол. Но тщетно.

Дрожа всем телом, мальчик прикоснулся к виртуальному меню в сфере: его двойник сидел в кабинете естественных наук. Перемена ещё не закончилась, и он просматривал прикольные видео в тик-токе. Звонка он не услышал и понял, что тот отзвенел, только когда резкий голос биологички Мэз Лисон вырвал его из уморительного ролика о морских свинках.

— Эбен Скродж, мы вам не мешаем? — проскрипела та. — Мы приветствуем друг друга, я стою перед вами, а вы сидите.

Эбен-двойник бросил на Мэз Лисон раздражённый взгляд:

— Ничего с вами не случится. Чай, не рассыпетесь.

— А вот это мы ещё посмотрим, — неожиданно парировала биологичка, чем заставила Эбена оторвать взгляд от смартфона. Он тут же вскрикнул — голова Мэз Лисон резко накренилась и, оторвавшись от шеи, рухнула на пол. Задержавшись там на мгновение, будто оценивая новый угол зрения, голова покатилась по классу и остановилась прямо у парты Эбена. Мальчик забрался с ногами на стул и истошно заорал — и не то, чтобы он не насмотрелся хорроров — просто видеть такое воочию не шло ни в какое сравнение с киношными трюками.

Меж тем голова биологички испепеляла его взглядом:

— Мне продолжить, или сам сообразишь, что делать?

Ошалевший Эбен, настоящий Эбен, взглянул на одноклассников, но никто из них не был ни в ужасе, ни в шоке. Все они смотрели на его двойника с неприязнью. Тут Эбен понял, что голова куда-то исчезла из сферы. Мальчик вскочил, чтобы лучше разглядеть экран и почувствовал, что что-то тёплое лежит прямо у его ног. Теперь жуткий крик раздался из уст самого Эбена. Превозмогая страшную тошноту и ужас, он поднял с пола голову Мэз Лисон и поднёс её к экрану. Каким-то неведомым образом её подхватил его двойник и водрузил обратно на шею учительнице.

«Третий уровень пройден!» — торжественно произнёс женский голос. «Можете сразу переходить к четвёртому!» — добавила она.

Ужас от только что пережитого сменился ещё большим ужасом от мысли, что его истошный вопль разбудил-таки мать. На лбу у мальчика выступила испарина, он бросился к двери и защёлкнул замок. Прильнув к двери ухом, он вслушивался в тишину в коридоре, насколько ему позволял ставший уже неприятным женский голос, упорно призывавший пройти следующий уровень. Просидев у двери достаточно долго и убедившись, что мама всё ещё спит, Эбен выдохнул и поплёлся к сфере. И тут его накрыл целый водопад вопросов: что он будет делать утром? Конечно, он может не впустить мать в комнату — это будет не впервой. Но сколько это может продолжаться? Ведь рождественские каникулы через неделю закончатся, и тогда мама беспрепятственно сможет войти к нему... Эбена снова накрыл страх, который тут же перетёк в возбуждение от найденного решения — надо за ночь пройти все уровни этой чёртовой игры, ведь должна же она когда-нибудь кончиться. Не теряя времени, дрожащим пальцем он прикоснулся к виртуальному меню.

Эбен проходил уровень за уровнем, и ему становилось всё хуже и хуже — сколько же он успел наворотить меньше чем за год. Чего же ждать ещё?

Тринадцатый уровень. В сфере появился Сэм, и Эбен внутренне съёжился — после того разговора они перестали общаться, и он не знал, что его ожидает теперь. В игре всё было иначе. Тем временем, Сэм попросил Эбена подождать его минут десять-пятнадцать, и Эбен-двойник произнёс то, что произнёс, но на этот раз Сэм не опешил. Он засунул руку в карман и спросил совершенно другим, не свойственным ему тоном:

— И сколько стоят твои пятнадцать минут? Пять фунтов? А может десять?

Тут он достал из кармана две пятифунтовые банкноты и протянул их другу. Голографический Эбен так растерялся, что повисла неловкая тишина.

— Ну не больше же? — поднял брови Сэм. — Бери, — и он вложил в руку двойника Эбена обе купюры, — только потрать с умом, — добавил он, — потому что меня рядом не будет.

  Эбен смотрел вслед удалявшемуся другу и ощущал в руке две банкноты. Он боялся опустить глаза и увидеть их. С того дня прошёл уже почти год без Сэма, и десять фунтов сейчас больно жгли мальчику руку. Больше не раздумывая, он бросился к окну и выбросил деньги в снег.

  Только теперь он увидел, что уже утро. Было 25 декабря — время для подарков. Обычно родители клали их в огромный разноцветный носок, который поздно ночью вешали на специально для этого вбитый в гостиной крюк.

Вот только сегодня впервые в этот день не будет папы. Он мог бы быть, если бы... Эбен сел на диван — он не будет плакать. Ему уже двенадцать лет. 

Он посмотрел на часы — надо успеть пройти пару уровней до прихода мамы.

В сфере шёл какой-то беспробудный снег, будто он намеревался идти целую вечность, и Эбен понял, что его игровой двойник смотрит в окно. Затем взгляд перевели на дверь, за которой послышались шаги. Дверь отворилась, и на пороге возник отец. Он вошёл в комнату, сел на диван и усадил рядом голографического Эбена.

— Сын, думаю, ты знаешь, что я сейчас скажу, — начал отец. Сердце настоящего Эбена заколотилось в голове, и слёзы подступили к глазам — он слишком хорошо помнил этот момент, произошедший в его жизни через неделю после прошлого Рождества.

— Я ухожу от мамы, но не от тебя. Так бывает, — отец взял его руку и сжал меж своих крупных, тёплых ладоней. Двойник затряс головой:

— Не уходи, папа. Пожалуйста... — прошептал он, и глаза его заблестели.

— Сынок, я уже оставался, ты же знаешь. Мы с твоей мамой оказались слишком разными людьми. Ты сам страдаешь от этого. Мы все страдаем. Так не лучше ли сделать  так, чтобы страдало как можно меньше людей — мой уход облегчит жизнь нам всем. А с тобой я не расстаюсь. Мы будем видеться так часто, как ты захочешь.

— Я хочу каждый день, — прошептал Эбен.

— Хорошо, буду звонить тебе каждый день, а на выходные забирать к себе.

Отец ласково потрепал вихры сына, встал и пошёл прочь из комнаты.

 — Я остаюсь с тобой, — повторил он, обернувшись на пороге.

И тут Эбен не выдержал:

— Если ты уйдёшь, я тебя никогда не прощу! — зло крикнул он, и слёзы отчаяния и смертельной обиды брызнули из глаз.

Дверь мягко захлопнулась. Отец ушёл. Настоящий Эбен глубоко задышал, пытаясь подавить слёзы. В этот момент он услышал звонок в дверь, затем  мамины шаги вниз по лестнице. Сердце Эбена забилось чаще — пожалуйста, пусть это будет папа! Перед глазами пронёсся весь ушедший год:

Отец сдержал своё слово — звонил сыну каждый вечер. Вот только Эбен не отвечал. Не отвечал он отцу и в мессенджерах. А когда тот, отчаиваясь, приходил к ним домой, Эбен убегал и запирался в своей комнате. Отец пытался поговорить с ним через дверь, но тщетно — Эбен же дал слово: отец всегда говорил, что данное слово надо держать, чего бы это не стоило. И он держал. Так он наказывал отца. Или себя?

Тем временем послышались приближающиеся шаги и голоса, которые вернули мальчика к действительности. Сердце Эбена застучало так, что его стук мешал ему как следует их расслышать. Но вот они раздались  возле двери. Двое за дверью, тихо переговариваясь, прошли мимо его комнаты. Только сейчас Эбен понял, что мерзкий женский голос умолк. И вдруг ему стало совершенно всё равно, если его секрет раскроется. Он распахнул дверь и выбежал в коридор. А дальше всё было, как в замедленном кино, потому что Эбен всем своим существом проживал сейчас каждое мгновение:

Родители остановились и развернулись к нему, а он уже нёсся с сумасшедшей скоростью к отцу:

— Папа! Прости меня! — кричал он и бежал в раскрывшиеся ему навстречу объятия. Объятия захлопнулись, окружив его крепкими и одновременно нежными руками отца.

— Прости, папа, — Эбен прижался к отцу и сквозь заполонившие его взор слёзы увидел, что тот тоже плачет.

— Сынок, — отец крепко сжал Эбена, — Кудряш мой.

Так они стояли, и отец гладил его по голове. А потом все втроём прошли под венком из омелы — и Эбен не имел ничего против поцелуев в макушку — и дальше в гостиную, где в гигантском чулке уже лежали подарки.

— А знаешь, почему подарки кладут в чулок? — спросил отец. Эбен покачал головой.

— Санта Клаус это Святой Николаус, живший в четвёртом веке. Он помогал людям всем, чем мог. Как-то он узнал, что один очень бедный старик собирается продать дочерей в рабство, чтобы спасти их от голодной смерти. Под покровом ночи Святой Николаус бросил в трубу дома старика три кошелька с золотом, которые упали прямо в сушившиеся у огня чулки.

— Ну что? Достаём? — сияя, сказала мама, засунула руку в недра чулка, извлекла коробку, обвязанную большим бантом, и протянула Эбену.

— Это тебе от нас — игра, о которой ты мечтал последний месяц.

Сердце мальчика ёкнуло, потому что точно такую же коробку девять часов назад он подобрал в снегу на мостовой. Но этого не может быть. А если может, то ему теперь всё равно.

   Эбен взял игру и направился к своей комнате. Он был готов рассказать родителям всё. В конце концов, они были ему самыми близкими людьми. Родители, улыбаясь, вошли за ним. Но...

  В воздухе над столом ничего не было — сфера исчезла. Исчезла и приставка. Эбен от неожиданности замер в дверях, но быстро пришёл в себя, подошёл к телевизору, распаковал подарок, подсоединил уже знакомую ему  консоль и вставил  кристалл-близнец в гнездо. Над столом появилась яркая сфера, он запустил игру и почему-то совсем не удивился, что она оказалась той самой игрой, о которой он мечтал с момента её выпуска компанией Голотур. Он бросился к родителям и крепко обнял.

   Позже мама ушла готовить завтрак, а сын с отцом остались вдвоём. Эбену надо было так много ему рассказать! И он рассказал ему обо всех своих не очень красивых поступках за прошедший год и о том, как вместо того, чтобы крикнуть незнакомцу в странном пальто и глубоком капюшоне об обронённой коробке, он подобрал её и принёс домой, и чем всё это обернулось.

— Ты не видел его лица? — задумчиво спросил отец.

— Нет, только седую бороду.

— По твоему описанию выходит, что к тебе приходил сам Святой Николаус.

— Святой Николаус? — недоумённо спросил Эбен. — Но он же ходит в красном кафтане и красном колпаке.

— Это люди так его разодели для красоты. Настоящий Святой Николаус был монахом и по преданию носил обыкновенную монашескую рясу из грубого сукна. И, как все, в те далёкие времена, он носил бороду.

— А как выглядит ряса?

— Это длинная до пят, тёмная одежда с широкими рукавами, часто с глубоким капюшоном, который закрывает почти всё лицо, — отец внимательно взглянул на сына, — похож?

— Ужасно похож, — сказал поражённый мальчик.

— Где именно ты его видел? — спросил отец.

Эбен подвёл папу к окну и махнул рукой в сторону скованного льдом Граснейка. Там, на противоположном берегу они увидели фигуру мужчины в широких тёмных одеждах. Лицо незнакомца почти полностью тонуло в глубоком капюшоне, видны были только рот и седая борода, что слегка развевалась на ветру. Одной рукой он придерживал переброшенный через плечо мешок, а другой — коробку без банта, которую, увидев их, он высоко поднял над головой. Затем, широко улыбнувшись, он помахал ею в воздухе, убрал в мешок и исчез за углом дома.

  В тот же момент из-за угла вышли студенты, которые пели Рождественскую песню. Красивая, многоголосая песня лилась из-за реки, а отец и сын стояли обнявшись и счастливо улыбались новому Рождественскому утру.

— Сын, ты же знаешь что делать? Правда?

Эбен кивнул и крепче прижался к отцу:

 — Думаю, да.