Ян Кауфман. МОСКВА, ВОЙНА И Я, ПАЦАН
Этот солнечный воскресный день мне, девятилетнему мальчишке, запомнился на всю жизнь.
Мы с мамой ехалипо Бульварному кольцунавестить бабушку.
Недоезжая до поворота на Кропоткинскую улицу, трамвай вдруг остановился, и стало удивительно тихо. Замерли даже прохожие, оказавшиеся случайно на площади. Из двух черных раструбов уличных репродукторов, висящих на углу, донесся голос Левитана: «Внимание, внимание! Через несколько минут вы услышите важное правительственное сообщение!»
Затем Затем раздался взволнованный, слегка заикающийся голос Вячеслава Молотова: «Граждане и гражданки Советского Союза! Советское правительство и его глава, товарищ Сталин, поручили мне сделать следующее заявление: Сегодня в 4 часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну…»Когда он закончил обращение словами: «…Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами!», казалось, все замерли в ужасе от услышанного. Не думал я тогда, что услышанные слова: война, немцы, Германия – останутся в моей памяти на всю жизнь.
Это было 22 июня 1941 года в 12 часов 15 минут.
Вскоре я узнал и новые, незнакомые слова – эвакуация, мобилизация, ополчение, светомаскировка, информбюро…
Наш большой пятиэтажный дом коридорной системы по Ленинградскому шоссе, в котором проживало около 100 семей, значительно опустел и без детского смеха, громких игр и мальчишеской беготни стал тих и неузнаваем. Многие семьи разъехались, большинство мужчин призвали в армию, а некоторые добровольно ушли в ополчение.
Окна, которые вечерами теперь плотно закрывались, были заклеены крест-накрест бумажными полосками, а в комнате тускло горела керосиновая лампа, и на полу стояла печка-буржуйка с трубой, выведенной на улицу через форточку. Отец настаивал, чтобы и мы эвакуировались, но мама категорически отказалась из-за бабушки, своей мамы, которая была тяжело больна.
Отец, работавший на оборонку, всю войну моталсямежду Наркоматом химической промышленности, который находился теперь в городе Молотове (ныне Пермь),и различными химкомбинатами и только изредка появлялся дома. Продукты уже продавали в ограниченном количестве. Постепенно с прилавков магазинов исчезло все, даже хлеб, спички и соль. Иногда «выбрасывали» перловку и манку, и тогда мама умудрялась приготовить какую-то еду. Потом пропало и это. Электричество, вода, газ и центральное отоплениеработали с перебоями. Москва изменилась, стала т емной и малолюдной, только у железнодорожных вокзалов было столпотворение желающих уехать… Настоящая паника в Москве началась в середине октября, когда усилились бомбежки, и всем стало ясно, что немцы пытаются окружить город, наступая на Солнечногорск, Крюково, Истру, Волоколамск и Калинин... Над центральным районом нависли громады аэростатов. Витрины больших магазинов были заложены мешками с песком. На Пушкинской площади и у Белорусского вокзала, на Стадионе юных пионеров и на поле ипподрома стояли замаскированные батареи зениток, на Ленинградском шоссе ближе к Соколу – противотанковые заграждения – ежи…
Но прорывавшиеся сквозь огонь зениток вражеские самолеты все чаще сбрасывали на город бомбы, бомбы-зажигалки и листовки, в которых немцы уже объявляли день взятия Москвы.
По сигналу воздушной тревоги мы с мамой, захватив рюкзачок с самым необходимым, бежали в укрытие на станцию метро Белорусская. Брат с товарищами дежурили на крыше дома, гася и сбрасывая зажигалки. Позже их всех мобилизовали на уборку урожая в Подмосковье.
Мама моя, большая рукодельница, устроилась надомницей в художественную артель, где вышивали и изготавливали военные знамена и вымпелы. Впоследствии, в 1943 году,она в одиночку вышила знамя польской дивизии имени Тадеуша Костюшко.
Наконец появились продуктовые. По ним мы начали регулярно получать хлеб, сахар, крупу, а иногда и маргарин.
Маме изредка удавалось обменять кое-какие вещи на мороженую картошку или кусочек свиного сала. Однажды в артели вышивальщицам выдали по килограмму дрожжей, и мама умудрилась сделать из них паштет. До сих пор помню этот вкус.
Сложнее всего было с бабушкой,поскольку она была верующей, и маме постоянно приходилось ее обманывать, что все продукты кошерные. По сигналу тревоги мы теперь никуда не убегали, а оставались с больной бабушкой,которую перевезли к нам. Во время бомбежки наш старый дом содрогался и, казалось, покачивался от разрывов бомб. Осыпалась штукатурка, слышалась частая стрельба зениток. Мама, присев на кровать у ног бабушки, усаживала меня рядом на стул и, не переставая, о ч ем-то говорила, стараясь отвлечь наше внимание… Но все равно мы с надеждой посматривали на черную радиотарелку на стенке, чтобы услышать это долгожданное: «Отбой воздушной тревоги!»
В начале декабря,когда в столицу прибыло сибирское пополнение и наши перешли в контрнаступление, немного полегчало: и бомбардировок стало меньше, и продукты по карточкам появлялись чаще.
В начале 42-го моего семнадцатилетнего брата призвали в армию и отправили на учебу в противотанковое артиллерийское училище.
И хотя война продолжалась, мы, не уехавшие в эвакуацию ребята,играли в футбол, катались на коньках, прикрученных веревками к валенкам, а иногда, рискуя жизнью, бегали под охраняемый Ваганьковский мост, куда приходили пустые товарные эшелоны с фронта, в надежде отыскать в вагонах порох, патроны, пистолеты, ракетницы. Затем устраивали целые сражения со взрывами и стрельбой, за что неоднократно попадали в 63 отделение милиции,которое находилось на первом этаже нашего же дома. Иногда нам, пацанам, выпадала удача – почистить лошадиные стойла конно‑спортивной школы «Пищевик», что была у нас во дворе. За выполненную работу каждому вручался большой кусок подсолнечного жмыха. Это казалось вкуснее любого пирожного.
И вот наступил 43-й год, который оказался для нашей семьи трагическим: похоронили бабушку, брат вернулся с фронта инвалидом 2-й группы, почти полностью потеряв зрение.Пришло известие, что семья деда, папиного отца, погибла в Бабьем Яру, мамин брат, который до войны жил вместе с бабушкой и ушел добровольцем в московское ополчение, пропал без вести, другой брат умер в госпитале города Мурома после выхода из окружения...
За прошедшие с начала войны годы похоронки пришли на многих родных, близких и знакомых. Но в наш дом постепенно возвращались жильцы из эвакуации,инвалиды войны, изувеченные до неузнаваемости, и жизнь постепенно брала свое. Каждое новое победное сообщение Совинформбюро праздновалось сообща,каждая пришедшая кому-либо похоронка переживалась всеми. Отец теперь чаще бывал дома, поскольку Наркомат вернулся в Москву. И все-таки, несмотря на все трудности, уже появилась вера в победу.
Помню, как все ждали открытия второго фронта. На совещание, которое происходило в помещении гостиницы «Советской», прямо напротив нашего дома, прибыли министры иностранных дел союзных государств. Я, мальчишка, по глупости сфотографировал некоторых, включая и Вячеслава Молотова, за что был арестован и только чудом освободился. А ведь могла пострадать вся семья…
В Москве открылись коммерческие магазины, в которых продукты продавали ненормированно, без карточек, по цене в два раза больше обычной.
В середине июля 1944 года на стадион«Динамо» и на Московский ипподром согнали множество пленных немцев, и 17 июля их повели несколькими колоннами по Ленинградскому шоссе, по улице Горького. У Садового кольца часть пленных пошла направо, а часть – налево. Охраняли пленных конные и пешие красноармейцы.
Тогда я впервые увидел немецких солдат, офицеров и генералов. Я с братом и мамой стоял на тротуаре в толпе москвичей, в основном женщин с детьми да мужчин- инвалидов войны. Видел, как некоторые из женщин плакали. Глядел на гордо идущих впереди колонны фашистских генералов и удивлялся:почему их не расстреляли?
На мой вопрос, видел ли брат так близко немцев на фронте, он ответил, что так близко видел только немецкие танки с крестами. Уже потом узнал, что всех пленных развезли по лагерям.
Некоторые жили под охраной в казармах на углу Большой Спасской и строили дома на Беговой улице, Хорошевском шоссе, и красивый «ажурный» дом у Скаковой аллеи.
Школы вскоре разделили на мужские и женские. И я перешел учиться из 163-й в мужскую 146-ю, что была на Беговой улице. Учась в школе, я начал заниматься в конькобежной секции Стадиона юных пионеров, где моим тренером был чемпион мира – Яков Мельников, хотя терпения моего надолго не хватило. Затем были шахматы и конный спорт, в которых я достиг больших успехов.
2 мая 1945 года пал Берлин, все ликовали, почувствовав, что еще чуть‑чуть, и война закончится. Но сводки передавали, что немцы ожесточенно сопротивляются…
Хорошо помню 9 мая 1945 года, когда в 6 часов утра знакомый голос Левитана зачитал по радио Приказ Верховного Главнокомандующего: «Великая Отечественная Война, которую вел советский народ против немецко-фашистских захватчиков, победоносно завершена. Германия полностью разгромлена». Все соседи выбежали в коридор,обнимая и целуя друг друга, плакали и смеялись…
Не было только моей тети, маминой двоюродной сестры, у которой погибли на войне все четыре сына, последний, младший,в конце апреля 45‑го. В это праздничное утро она, потерявшая всякий смысл в дальнейшей жизни, решила покончить с собой. Мой брат вынул ее из петли в самый последний момент.Только прожила она после этого всего два года…
Мама моя целый день то смеялась и радовалась как все, а то вдруг в ее глазах появлялись слезы. Да, плакали все! И никто не стыдился этого… Вечером мама надела свое довоенное платье, брат – ордена, и мы вчетвером вместе с отцом гуляли по улице Горького. Что там творилось – трудно передать! Незнакомые совсем люди обнимались и целовались, словно родные. Чужих не было! Изредка кто-то на радостях стрелял в воздух.
В небе, украшенном разноцветным фейерверком ракет, завис аэростат с ярко освещаемым прожекторами портретом Сталина.
Наконец загремел салют – 30 залпов из 1000 орудий…Вся страна и Москва ликовали!
А уже назавтра мы с пацанами у строили свой салют. Под окном милиции в выкопанную яму положили большую банку из-под американской тушенки, полную пороха, накрыли ее кирпичами и подожгли фитиль.
Шарахнуло так, что из стены посыпались кирпичи, милиционеры выскочили с пистолетами в руках. А нас всех опять посадили в милицию… Правда ненадолго. Мы же все-таки победили!…