Алексей Курганов. …И КЕФИР СМЫВАЕТ ВСЕ СЛЕДЫ, или ЗНАКОМЬТЕСЬ: ШНАПС!

(Иронический детектив в чисто английском скептическом стиле)

Часть первая,

ознакомительная, водящая в суть дела

и торжество абсурда

Графиня Липсердюк была вне себя от гнева. Вчера в их родовой замок было завезено полторы тонны колбасы, а хлеб обещали привезти сегодня, сославшись на то, что утренняя выпечка гораздо вкуснее и питательнее вечерней. Но с утра разыгралась жуткая метель, полностью отрезавшая замок от внешнего мира, а значит, и от пекарни. Сама же Липсердюк находилась здесь уже третий день, поскольку приехала навестить своего дорого папашу, сэра Джастина Липсердюка-старшего, который занемог и уже не поднимался со своей старинной кровати, сработанной еще во времена Георга Шестнадцатого в грегорианском стиле.

– И что же вы теперь думаете делать, Перкинс? – строго спросила графиня старого слугу.

– Чего «что»? – прикинулся идиотом старый слуга.

– Не стройте из себя идиота! – рявкнула Липсердюк. – Я имею в виду хлеб. Я и папаша привыкли кушать на ленч и файф-о-клок сэндвичи, а как же теперь их приготовить, если нет хлеба?

Перкинс задумался. Сам он давно уже пожирал колбасу без всяких хлебных дополнений. В смысле – кусками. Он их даже не пожирал, а сразу заглатывал, поскольку по причине очень преклонного возраста имел полное отсутствие зубов. А на вставные у него не было гульденов.

– И куда подевалось мое бриллиантовое колье – подарок герцога Брауншвейгского‑Гималайского? – продолжала давить ему на психику Липсердюк. – Вчера оно лежало на софе, потом я переложила его на канапе. Сегодня колье на канапе нету. Канапя есть, а колье нету. Я сама проверяла. А, Перкинс?

– Чего «а»? – продолжал валять и к стенке приставлять тот (а что ему еще оставалось делать, если эта задрыга швыряет свои туалетные драгоценности куда попало, а рыжим всегда оказывается он, Перкинс?).

– Вы мне тут дурачка-то из себя не стройте! – решила показать характер графиня. – Где хлеб? Где колье? Где колбаса? Где Гималайский?

– Колбаса в холодильнике, на верхней полке, – услышала она честный ответ. – А хлеба с кольем нету. Я все облазил. Даже в уборную заглянул. И в будуар. А Гималайский помер. Закопали третьего дня.

– «Уборная», «будуар»… – фыркнула Липсердюк и многозначительно качнула головой, которую украшала рубиновая диадема. – Как говорится, выводы будут сделаны – и выводы очень неутешительные! В первую очередь лично для вас, Перкинс!

И преувеличенно развратно качая бедрами, она направилась в курительную комнату в бельэтаж, чтобы перекурить это загадочное дело.

Часть вторая,

интригующая

– Тук-тук-тук! – раздался стук в дверь, и Липсердюк вместе с Перкинсом от неожиданности вздрогнули.

– Ну вот, а ты боялась, – пробормотал старый слуга, доставая из камзола старинные ключи какого-то там века. – Даже юбка не помялась…

– Что? – вспыхнула графиня, блеснув лорнетом.

– Это старинная английская поговорка, – пояснил Перкинс, не дрогнув ни ухом, ни рылом, ни бакенбардом, ни камзолом. – Из графства Суссекс. А стук наверняка означает, что конюх Скотт Фицжеральд привез-таки хлеб. Пробился, скотина такая бесстрашная, сквозь бушующий снежный ураган.

Но это был не хлеб. Вместо хлеба в дверях показался некий джентльмен средних лет с гладко выбритым лицом, в клетчатом, подбитом лисьим мехом плаще и с трубкою во рте. Липсердюк кокетливо покраснела. Она уже три года как развелась, и с мужиками у нее в данный момент было напряженно. В смысле, не было никого. Даже какого-нибудь самого завалящего эсквайра.

Перкинс же нахмурился. Он не любил джентльменов без бакенбардов. Он был уверен: если у тебя нету бакенбардов, ты не джентльмен.

– Миль пардон, мадам! – расплылся в белоснежной улыбке неизвестный. – Разрешите представиться: Шерлок Адольфович Шнапс. Сыщик милостию Божией. Родом из крестьян Бранденбургской губернии. Гуляя по здешним окрестностям, сначала заблудился в болотах, потом был покусан собакой, потом попал под лошадь, потом – под метель, сбился с пути и вот случайно вышел к вашему дому. Позвольте ручку.

Щеки у Липсердюк стали цвета пожарной машины.

– Очень приятно, – промурлыкала она и протянула руку. Шнапс ее мужественно пожал.

– Вы появились очень вовремя, – сказала графиня. – У меня пропало бриллиантовое колье. Прям и не знаю какая жалость!

– Гутен морген, Маргарита Павловна! – ободряюще кивнул сыщик. – Находить пропавшее – мое призвание. Не поверите, я такие колья находил – все просто ахали, стонали и плакали! Так что не извольте беспокоиться! Нам это как два пальца об забор! Вы уже отзавтракавши? – неожиданно переменил он тему и окинул графиню оценивающим взглядом опытного голодного кота-ловеласа.

– Ах! – ахнула та и присела в книксене. – Извините! Я, право, растерямшись… А звать меня не Маргарита Павловна, а графиня Липсердюк, – представилась она. – У нас здесь все по-простому: граф, графиня, пирамидон, Перкинс… Сельский быт! Нет, мы еще не завтракавши. Не с чего сделать сэндвичи, – и не удержалась, наябедничала: – Это Перкинс виноват. Он не позаботился.

Старый слуга покаянно опустил свою лобастую голову и виновато почесал правую бакенбарду.

– Хлеба не привез, – продолжила ябедничать графиня. – А папаша приболемши. У него чего-то в паху. Вот мне одной и приходится крутиться по хозяйству ровно лошади.

– И опять же хенде хох, – и Шнапс умоляюще вытянул вперед руки. Руки источали мужество, силу, суровую красоту и привычку к лишениям.

– Я и так пожру. Без хлеба. Как говорится, быть бы дома, а дома и солома едома. Хе‑хе-хе!

Липсердюк тоже хихикнула. Мужественный сыщик нравился ей все больше. Опять же, повторю, уже третий год она была без мужчины. Можно было бы, конечно, припахать для исполнения супружеских обязанностей Перкинса, но какой из него пахарь! Ему самому уже сто лет в обед! На него уже без женских слез не взглянешь! А взглянешь – устанешь вздрагивать!

Часть третья,

заключительная, все расставляющая по своим местам

и раздающая всем сестра́м по серьгам. В смысле – по кольям

Шнапс выпил с морозца двадцать две рюмки бренди (из них одну – с джином, другую – с тоником, двадцать – просто так. Не разбавляя), оторвал своими зверскими зубами от батона колбасы могучий кусок и сказал: «О! Зер гут!», из чего Перкинс подумал, что сыщик все-таки не сыщик, а все-таки шипиён. После чего Шнапс и графиня проследовали в апартаменты знакомиться с липсердюковым папашей. Познакомившись и буквально очаровав этого старого маразматика, сыщик поднялся с графиней в курительную комнату, признательно принял предложенную ему гаванскую сигару и снова сказал: «Зер гут!», из чего графиня сделала вывод, что он – настоящий джентльмен и к тому же редкостный очаровашка.

Закурив, Шнапс рассказал ей пару довольно смелых анекдотов, после чего они проследовали в залу, где до вечера настолько азартно рубились в бридж, покер и очко, что совсем забыли и про метель, и про хлеб, и про папашку, и про Перкинса. Который на всякий случай прятался за шторой и внимательно наблюдал за Шнапсом цепким взглядом старого ревностного служаки.

Утром Шнапс проснулся еще затемно, перелез через сонно застонавшую и донельзя довольную Липсердюк, надел трусы, носки, портки, рубашку, галстук, куртку, клетчатый плащ, шляпу, сунул в зубы трубку, в карман – чистый носовой платок и недоеденный вчера кусок колбасы, открыл окно, прыгнул вниз – и тут же оказался в железных объятиях Перкинса и еще кого-то, кого он сразу и не разглядел.

– Доннер-веттер-но-пасаран! – ругнулся сыщик от неожиданности. – Перкинс! Какого… – и задохнулся от возмущения и осознания разоблачения.

– А такого, – совершенно спокойно, говоря как будто о чем-то совершенно обыденном, ответил Перкинс, скручивая ему за спиною руки и связывая их пеньковым канатом.

– Я сразу понял, что это – германский шипиён! – довольно пояснил он своему помощнику, конюху Скотту Фицжеральду. – Он давно уже шатался по нашим болотам. Представлялся то беглым каторжником, то собирателем бабочек, то собакой Баскервилей. А теперь, вишь ты, известным сыщиком. Сыщик-аферист… Думал, сволота такая, что никто его не разгадает. Хрен-та! – неожиданно громко выкрикнул старый верный слуга. – Не зря же я в молодости служил в королевской морской пехоте старшим шифровальщиком. Уж там я на этих шипиёнов насмотрелся – во! По самые бакенбарды! – И провел ребром ладони под своим небритым подбородком.

– А вот и Скотленд-Ярд! – радостно крикнул Скотт Фицжеральд, показывая рукой на вынырнувшие из снежной круговерти сани-розвальни местного уголовного розыска, запряженные тройкой першеронов…

Эпилог

Липсердюк, узнав, какую гадюку она допустила до своего роскошного тела, сначала упала в обморок, затем впала в транс и два дня не проронила ни слова. После чего все-таки поднялась из кресла викторианской эпохи и спросила Перкинса, как ей пройти в монастырь. Перкинс показал. Она сходила, покаялась пастору, тот ее успокоил и порекомендовал срочно познакомиться с бароном Хримбенштоком-Задунайским. Тот пять лет как овдовел, и бабы у него, по сведениям пастора, до сих пор не было. Стеснялся потому что. Потому что мало ли чего. Барон все-таки. Не хухры-мухры. Не Перкинс.

Посткриптум. А колье нашлось. Завалилось за канапе. Вечно эта Липсердюк куда‑нибудь свои цацки засунет, а Перкинс виноват! Нашла козла отпущения, мать ее за три гульдена! Скорее бы хоть она с этим Хримбенштоком снюхивалась! Может, тогда Перкинса в покое оставит и станет плешь уже этому барону проедать!

Необходимые пояснения

Файф-о-клок (англ.) – чаепитие. Англичане очень любят чай пить. Как мы – водку.

Эсквайр (англ.) – социальное сословие, дворянский титул.

Шнапс (нем.) – напиток.

Перкинс (мордовск.) – фамилия. Просто фамилия. А не то, что вы подумали