Камилла Гусейнова. ПУАНТЫ – ПОСЛЕДНЯЯ ПАРА

Гусейнова Камилла Фикрет Кызы – прима-балерина Азербайджанского государственного академического театра оперы и балета, главный балетмейстер балетной труппы театра, народная артистка Азербайджана. Обладательница национальных премий «Золотой дервиш», «Зирве», «Хумай».

Исполняла ведущие партии в спектаклях:

Жизель («Жизель»),

Кармен («Кармен-сюита»),

Шехерезада («Тысяча и одна ночь»),

Прекраснейшая («Семь красавиц»),

Джульетта («Ромео и Джульетта»),

Лейли («Лейли и Меджнун»),

Гюльянак («Девичья башня»),

Байджан («Любовь и смерть»),

Барышня («Барышня и хулиган»),

а также сольные партии в балетах «Шопениана», «Пахита», «Шахерезада», «Щелкунчик», «Танго любви», «Дюймовочка».

Немного бреда!..

Немного пафоса!..

Немного боли…

Почему бы и нет.

Перекладывала ли я на себя то, что написала? Так я с себя и писала.

Почти…

Начинать писать было немного страшновато. Я не была уверена, что у меня хватит сил пережить все это заново. Не была уверена, что смогу. Что у меня получится! Хотя, признаюсь, именно это меня и спасло.

Я искренне верила, что наступит такой день, когда покой и умиротворение овладеют мной и станут неотъемлемой частью моей будущей жизни. Я искренне верила, что я не захочу возвращаться туда, где был ежедневный, бесконечно тяжелый труд, где была боль и где было счастье!

Я боялась...

Но сейчас, когда я вижу и перечитываю написанное, я могу сказать без лукавства и ложного стыда, что я ничего не забыла. Я смогла вернуться и смогла пережить все это заново.

Да, было страшно. Были минуты отчаяния, минуты черных, безумных мыслей, которые могли привести к непоправимому шагу. Но именно в эти минуты в моей памяти возникали люди, которые всегда были рядом! Которые искренне помогали! Которые могли смотреть мне в глаза и улыбаться. Они помогли мне перешагнуть через это страшное, помогли понять, кто же я на самом деле.

Чего хочу.

На что надеюсь.

О чем думаю и о чем мечтаю.

А я все еще мечтаю.

И отнять это у меня невозможно!

И я понимаю, что со всем тем, что у меня в голове, что называется опытом и знанием, надо что-то делать. Куда-то деть, где-то применить. Или же просто рассказать. Ведь во мне все еще живут эмоции и чувства. Живут и требуют выхода. Мне захотелось рассказать о нас. Казалось бы, мы живем рядом с вами, живем по соседству, выходим из подъездов, садимся в транспорт, едем по своим делам, видим один и тот же пейзаж, но…

Но воспринимаем мы весь этот мир совсем иначе.

Почему?

Потому что мы живем совершенно в другом мире. Наверное, параллельном. Удивительном. Необъяснимом. Он, этот параллельный мир, у вас под носом, на расстоянии вытянутой руки, но вам, к сожалению, не дотянуться. В нашем мире есть место всему: минутам безумия и минутам счастья, настоящему горю и бесконечной радости, сиюминутному страху и нестерпимой боли. Все эти чувства, боль и страхи стремительно меняются. Меняются так быстро, что можно сойти с ума. Мы уверены, что если бы вы попали в наш мир, в мир балетного зазеркалья, то не смогли бы выжить.

Почему?

Потому что в двери нашего параллельного мира надо стучаться еще в детстве. Ведомые своими родителями, мечтающие о большой сцене, вы покидаете ваш нормальный, не искаженный зеркалами искусства мир. Двери закрываются. Для многих навсегда. И начинается путь, где ежедневный труд, настоянный на крови, на ломке костей и нескрываемой боли, становится твоим вечным попутчиком…

Кстати, дверь в наш параллельный мир действительно есть. И есть вход. Но выхода… Выхода нет…

***

Порой кажется, что для высокого искусства нужно совсем немного: зеркала, зеркала, зеркала и деревянная палка. Ну и чтобы пол не был скользким.

Странно, что я могла об этом забыть! Падать никому неохота, даже ради высокого искусства. Именно вот эти самые привычные и невзрачные предметы – несколько зеркал и палка вдоль стены – видят, запоминают и впитывают в себя ежедневную боль, ежеминутные страдания, пот и кровь многочасовых репетиций и победу человеческого духа и таланта. Но, как часто это бывает в жизни, все возвращается сторицей…

С болью соседствует удовлетворение, соседствует наслаждение и упование, соседствует страсть и вдохновение и, наконец, соседствует любовь!..

Ты проживаешь несколько жизней. Ты своим трудом и талантом вдыхаешь жизнь в эти многочисленные зеркала, в эту деревянную палку и начинаешь сознавать, что во всем: в каждом движении, в каждом прикосновении – есть душа! И эта душа светится – она зажжена искрой божьей. Она живет, и она улыбается.

Да, да, да! Я говорю о нас, о балеринах.

Удивительных, прекрасных и странных созданиях!

Холодных, на первый взгляд, и грубых.

Достаточно сильных и вместе с тем робких.

Но удивительно нежных и легко ранимых.

Да, мы балерины, свихнувшиеся, как говорят сегодня, по полной программе на искусстве движения – тела, мозга, души, сознания!

Образ, возникающий в воображении при упоминании слова «балерина», это такая парящая девушка с удлиненными конечностями в воздушных одеяниях и с одухотворенным взглядом куда-то в заоблачную даль. И невдомек зрителю, что в этот момент у балерины могут быть так стиснуты зубы, что партнер даже слышит их скрежет…

А ноги! Эти божественные совершенства! И эти туфельки – сказочные, мягкие, нежные, уникальные! Кто же такое чудо придумал? Как же, наверное, прекрасно уметь в них танцевать! Какие же балерины счастливые! Как же им повезло, и везет изо дня в день!..

Поверьте, что в этих словах не только ирония. В этих словах есть и правда.

В балете остаются только те, кто по-настоящему влюблен в это наше искусство. А любить вообще, любить свое дело – это большое счастье. Но путь артиста балета – это не только везение и удача. Это боль. Поверьте – много боли. И много потерь… И много бесконечного терпения. Терпения и еще раз терпения. Терпения, взращенного годами.

Пуанты

Туфли, вызывающие девичий восторг. Сшитые из розового атласа, с длинными тесемками, они кажутся на первый взгляд нереальными. Но не стоит пробовать сделать в них балетное па без особой подготовки. Особенно тем, кто уверен: секрет балерин кроется исключительно в умении «держать в руках» свой вес, а все остальное приложится, как только зазвучит, ну например, Чайковский.

Лишний палец

Когда Создатель создавал женщину, он – помимо всех тех великих дел, которые она должна совершить, в том числе и стать Матерью человечества, – как мне кажется, приписал ей еще одно великое призвание – призвание балерины. Он подарил ей пять пальцев на ноге, как и всем. И да простит меня Создатель – здесь он чуточку ошибся.

Почему?

Потому что пять пальцев на ногах балерины однозначно перебор. Крайний, тот, который мизинец, точно лишний. И с каждым годом мы, балерины, все сильнее чувствуем это. С первых же дней, как только примеряем пуанты, понимаем: мизинцам не место в большом балетном искусстве!

Но…о парадокс! Чем больше танцуешь, тем сильнее срастаешься с этой жестокой обувью, с этой болью, никогда не стихающей.

"Красота! – восторженно кричит зритель. – Браво!..»

«Практика и опыт» – скажут профи…

И будут частые травмы, будут сдержанные стоны, будут синюшные ногти и мозоли, уставшие кровоточить еще в детстве, в первые годы обучения.

Балерины!

Да что же у вас в голове, что добровольно идете на такое?

Вот интересно: если бы мама заранее знала, что ее дочь в юности лишится ногтей на ногах, переломает себе кости и разорвет связки, привела бы она свою дочь в балетный класс?

Думаю – да. Сумасшествие балерин начинается, как правило, с их матерей. Это мечта, которая передается по наследству. Фанатичная любовь и целеустремленность питается не только желанием воплотить себя, но и оправдать надежды и мечты близких.

День первый. Пуанты

– Есть контакт… Ну наконец-то! Мы подошли! Нас забирают! Мы готовы потрудиться на благо высокого искусства! Левая… Ты как, ты где?

– Да здесь я. Уже окрестила… Опорная… Видите ли, пятак широкий. У меня прекрасный носик, а не пятак!

– Не надо ворчать. Еще неизвестно, для какого шедевра нас готовят. Может, в историю войдем.

– Не «мы войдем», а на «нас войдут». Мы в деле, но нас ждут еще экзекуции

– С чего это?

– Да вон же накупила: тесемки, резинки… а вот и прилипалы гелевые.

***

Ну, вот и дожила. Сегодня начинается. Работа над партией, которая закроет двери в целую жизнь. А что будет потом? Сейчас мне и страшно, и любопытно. Вот станцевала, вот мне поаплодировали, вот занавес закрылся. Вышла из театра…

А вышла ли?

Точнее, надо ли выходить? Смогу ли выйти? Ведь как только выйду… Все!

Раньше было проще находить силы, чтобы терпеть. Мотиваций было больше. А сейчас как себя заставить? Чем себя мотивировать? Мне все равно скоро падать. И если я сейчас исчезну, то момент падения просто приблизится. Приблизится на пару недель. Нет, нет. Я должна. У меня ведь есть еще один раз. Да, всего лишь раз, но есть. Я не могу отпустить, потерять. Еще хоть раз. А может, потом произойдет чудо и я буду нужна? Чудо, мне нужно чудо. Пусть произойдет!

Новый день

– Зачем? Вот зачем надо было столько на нас нашивать?

– Если бы только нашивать! Еще и резать, пилить, долбить, тереть, штопать.

– А зачем? Ведь мы и так само совершенство.

– Да оглянись ты. Здесь все такие. Мы не одиноки в своем горе.

– Но они мертвы. Трупики. А мы полны сил, мы в фаворе.

– Да! Пока. Нас оживил ее интерес к нам. Как только он исчезнет, мы покойники.

– С чего ты это взяла, правая?

– А я видела, как она на тебя смотрела… безумными глазами… и приговаривала: «Опорная».

– Она маньяк?!

– Она и все, кто, танцуя, сливается с нами в страстном поцелуе.

– Ой, откуда столько пафоса?

– Из новой миссии. Мы избранные. Вчера, во время экзекуции, все время причитала, будто мы виноваты в ее предстоящей смерти. И так зло смотрела.

– А может, так оно и есть. Правда, потом опомнилась. И даже прощения просила. За что? Рано еще прощения просить. Вот после нескольких репетиций – это да. Вот тогда будет за что, я уверена…

Завтра опять приду к палке и начну что-то делать, что-то разогревать. Как заржавевший механизм без смазки. Что-то где-то скрипит, хрустит. Тело спит, так же как и желание двигаться. Болит…

Где?

Пытаться понять бесполезно. Болит везде. Болит все тело. чувствуешь себя одним большим куском битого мяса. Битого профессиональным боксером. Именно поэтому я начинаю двигаться. В висках стучит банальное «надо». Еще чуть-чуть, еще пару движений и…

Первым просыпается желание.

Желание двигаться в привычной для себя манере.

Первая, вторая, пятая, снова вторая...

Тандю, плие, тандю, плие. Ну вот и кости сказали привет. Травмы уже успели оповестить, что после всего заболят к ночи. Но желание танцевать возникает вновь!..

А рядом все те же зеркала и все та же палка, и они все так же безмолвно созерцают мои ежедневные метаморфозы.

День следующий

– Ну, сегодня, кажись, дел не мало…

– Мало – не мало, а потрепаться придется!

– С чего сие мнение?

– Да вот же, пришел! Как его там? Ах да – партнер. Что сегодня?

– По дуэтам пойдем. Это значит…

– Это значит, что тебе, левая, сегодня не поздоровится!

– Ну да. Я же лучшая.

– Ты не лучшая, ты опорная…

– У меня все кружится! Такое чувство, словно моя физиономия вращается на полу отдельно от меня. Это конец. И мне, и обшивке на пятачке. Конец обшивке – конец пуантам. Такое впечатление, что меняется ракурс. Со стороны это не увидеть, но я чувствую, как становлюсь кривой. И при этом в одну и ту же сторону. И держать на ноге совсем не можем, да? То на моем правом ребре стоит, то на левом. А ровно не пробовал, а? Так, на всякий случай. Попробуй, тебе понравится. Как тебя там… партнер. Э-э-эй, правая. Ты где там? Жива еще?

– Отвали, я в арабеске!

Счастье

Почему у нас, у людей, состояние счастья всегда находится в будущем времени? Почему-то всегда, говоря о счастье, мы подразумеваем завтра, или послезавтра, или просто будущее...

Никогда не сегодня.

Что это? Признак несовершенства? Он нас и погубит.

Как может выжить особь, которая никогда не получает того, чего хочет? Если даже и получает, за секунду до свершившегося счастья начинает мечтать о чем-то, что сбудется лишь потом. Через час, завтра, через неделю. Не важно. Главное, что не сейчас. Сейчас, сегодня я в балетном зале, я все еще на сцене, я все еще на афишах. Сегодняшних афишах. Но меня это более не радует. Меня заботит, что завтра меня на них не будет. Так ведь это будет только завтра! Почему сегодня я не в эйфории от того, что все еще на коне?! Да, завтра коня из-под меня выдернут, вытянут, просто выбьют, отдадут другому. Отдадут вместе с седлом, на котором, как на троне, некогда восседала я. А уздечку оставят на память… Может быть…

Правда, они еще успеют пару раз отхлестать меня по лицу неграмотными заметками в прессе и рецензиями. А потом оставят в покое. Именно поэтому сегодняшний день и должен быть еще слаще и дороже. Именно потому я и должна пребывать в состоянии счастья и гармонии, что сегодня все именно так, как я хочу. Но нет, не получается! Мой мозг, оказывается, не дремлет. Он не дает мне возможности даже вздохнуть. Он, можно сказать, выжигает все мои попытки почувствовать себя счастливой от своих преждевременных умозаключений, выводов, гипотетических предположений. Визуализация моего несчастного будущего, которое может и не наступить, уже произошла. Уже перед глазами. Я уже вижу, как все будет. И от этого страдаю сегодня в, казалось бы, совершенно счастливом и гармоничном настоящем.

Новый день

– Сколько можно?! Надела, сняла, надела, сняла… Упрела уже. И чем недовольна? Сколько можно тыркаться? И что это за слово такое – «тыркаться»?

– Чего-то проверяет. Только понять не могу, что ей не нравится.

– Что значит косок кривой? Съехал косок, говорит! Что значит съехал? Кто окривел?

– Ты!

– Я? Да я ровнее всех ровных. Иначе как бы я ее держала на ноге. Намотала на свои пять приживал какие-то ленты.

– На все десять намотала. У меня тот же замес. Терпи. Кажись, она нас местами поменять удумала!

– Что? Я свою роль не отдам! Я лучше сдохну. В смысле: сломаюсь, или просяду!

– А кто у нас спрашивает?! Не парься, не навсегда. Ты слушай, что говорит.

Временно. Чтобы уровнять. Потыркается и все.

– Пока она тыркаться будет, я свои последние целые ребра разомну.

– Терпи. Вряд ли нам под силу что-то изменить. А она… нервная какая-то.

– Да, все про этот день думает. Почему она его последним днем жизни окрестила?

– Пока не знаю. Да и куда уж нам! По ходу прояснится.

***

Скажи правду. Ведь дело не только в балете. Тебя раздражает само существование моих фантазий и желаний. Тебя пугает, что они не похожи на общепринятые. То есть как должно быть – мне не нужно, мне нужно по-своему, по-другому. Нет, ничего аморального, ничего пошлого. Но другое. И тебя это не просто пугает. Ты боишься, что, не дай бог, кто прознает. Тебе стыдно от одной только мысли, что все догадаются, что рядом с тобой не такая, как все. Не лучше и не хуже. Просто другая.

А зачем тогда все это время надо было быть рядом? Ты ведь давно понял, что горбатого могила…

Зачем остался?

А я отвечу.

Есть в тебе такое садистское желание поломать человека и переделать его по своему если не подобию, то как минимум – желанию.

Ломка души вызывает столько восторга и удовлетворения, что, когда я смотрю на тебя, лица уже не вижу. Только гримаса. А в удачные моменты, когда страдание меняет черты и моего лица, ты отходишь в сторонку. Ибо видеть душу в неглиже не всегда приятно. Да и смотреть так откровенно на погибель есть не что иное, как признание участия в этом…

А ты же не можешь так пасть в глазах благочестивого общества.

И не хочешь!..

***

Что же меня так сильно пугало тогда? Тогда, когда я отказалась быть еще кем-то в этой жизни. Отказалась от собственного продолжения. Отказала себе в статусе мамы. Отказала себе в бессмертии…

Что пугало больше: потерять место под солнцем, которое вырывала зубами, как волк, или увидеть кого-то на этом самом месте? Что именно застилало глаза? Видимо, и то и другое. Но ведь знала же, что когда-то придет это самое «и то и другое». Причем вместе накатят. Знала, но не понимала. Не чувствовала…

Вот стоишь ты на прекрасной равнине, под лучами солнца. А вдалеке гора. Еле заметная. И ты вроде к ней идешь. Медленно, не спеша, но все равно идешь. А она не приближается. И вдруг, в один момент, в одну секунду оказывается рядом. Ты же только на мгновение прикрыла глаза, только моргнула. А она уже не просто рядом, а надвигается на тебя, приминает и оставляет под собой. Погибая, хочется обернуться и посмотреть назад, но для чего? Зачем? Ведь там ничего нет! Там уже никого нет!..

Все. Поздно…

Да, здесь были до меня. Были те, кто с легкостью отходил и видел рай в другом. Потом, правда, хотели обратно, но место уже было занято. Они огорчались, сетовали, жаловались, но было поздно…

А я выиграла!

Проиграв по полной…

Новый день.

– Ты видела? Ты видела это?

– Скорее слышала.

– Ужас! Деревянный какой-то косок, говорит. Носом кверху, говорит. И как давай лупить меня этой дубиной…

– Это не дубина. Это молоток. Молоточек, всего лишь.

– Не важно, что. Важно, за что и почему. Больно же! Дубасить меня после всего, что я для нее сделала. Вот кто она после этого?!

– Балерина! Это слово говорит само за себя. Так их, кстати, называют. Так они сами себя называют. Причем всегда с разной интонацией. Порой кажется, что они просто лопаются от гордости, что их разорвет на части, когда они произносят это слово. А иногда кажется, что они ненавидят сами себя! Ненавидят, потому что однажды позволили себя так окрестить.

– Да, словечко на редкость уникальное. Хочешь сделать какой-нибудь дамочке изысканный комплимент, назови ее балериной. В этом слове есть все: и утонченность, и легкость, и изысканность манер, и свобода мыслей, и раскрепощенность движений! И, конечно же, красивая ножка, нечаянно оголившаяся в самый подходящий момент…

Но есть и оборотная сторона.

Скажи это слово с интонацией презрения, так сразу полезут наружу всякие мерзости и грязная низкопробная пошлятина. Сразу заговорят о стервозности характера и сучьем поведении.

Выбирайте, господа!

Вам какую?

А берите любую. Вы же так уверены, что в каждой из них есть все то, что может себе представить извращенное общественное мнение, произнося слово «балерина»…

– Ну из тебя и поперло!

– Я сама обалдела, левая. Как будто чей-то текст читала. Откуда все это? И слова какие замысловатые. Понять бы что плету, может, и ее бы понять смогли… Хотя это реально нереально.

– Думаю, это вирус. Да, точно. Ты посмотри на них на всех. Даже когда они пытаются быть нормальными, их выдают безумные глаза. Им очень комфортно рядом друг с другом. Интересно, когда они в люди выходят, их не пугаются?

– Вот взять их всех или одну из них, посадить в клетку и показывать всем мамашам, которые мечтают любым способом довести свое чадо до большой сцены! Пусть посмотрят. Пусть увидят! Мне интересно, что они скажут после этого, и смогут ли вообще что-нибудь сказать…

***

Я знаю, почему ты хотел сделать это со мной. Почему хотел лишить меня воздуха. Именно этого воздуха, которым пропитаны стены театра. Воздуха, что витает за кулисами – ведь там особый воздух. Хотел разлучить меня с призраком, рожденным любовью и страданиями влюбленных в балет. А он дорог нам всем, ведь в нем есть частичка каждого, кто хоть раз был поражен в самое сердце безумной, порой безответной, порой испепеляющей страстной любовью. Да, любить балет дорогого стоит, любовь к балету граничит с безумием. Понять влюбленных в балет практически невозможно. Любить влюбленных в балет губительно. И если тебе не свойственна самоотверженность, лучше и не начинать. Чревато летальным исходом. Но до этого не дошло, слава богу. Я знаю, почему ты так методично вел меня к пропасти, а когда я сорвалась и начала падать, стоял и смотрел без намека на сострадание. Банальная зависть. Ведь тебе неведомо любить искренне, не ожидая от этого бонусов с поощрительным призом. Ты и понятия не имел раньше, что кто-то может жить и видеть в жизни смысл.

Я не про вовремя поесть и мягко поспать.

Я о глобальном. Я о способности послать в космос мечту, а в ответ получить звездопад!

Ты смотрел на меня, видел, как это прекрасно, и понимал, что тебе подобное чуждо. Ты уже выбрал свой путь и до моего появления видел в нем благо. Но пришла я, и выбранная тобой аллея из роз показалась бледной, пустой, слишком понятной, скучной и, увы, на самом деле ненужной. Но как же в этом признаться?

Нельзя! Невозможно!

А вдруг кто-то увидит и поймет, как же слаб владелец этого, на первый взгляд, роскошно вышитого полотна, на самом деле созданного из поддельных камней, ненатуральных тканей и гнилых ниток…

Гораздо проще было уничтожить меня, и все было бы шито-крыто. Но ты не учел одного: когда я падала в ту самую пропасть, уготованную для моего ритуального погребения, я неожиданно для тебя взмахнула крыльями и полетела.

Да, именно так, полетела! Полетела, потому что у меня есть крылья.

Откуда?

А это презент. Это истинный, настоящий подарок за бесконечное количество жертвоприношений. Он выдается не всем. Он выдается только тем, кто безнадежно и пожизненно влюблен. Не в тебя, не обольщайся, а в балет. Именно в балет!

Мне не дано, рассуждал ты, значит и у другого пусть не будет. И тебе было наплевать, что ломаешь жизнь. Я сейчас бесконечно рада, что мои крылья сработали вовремя. Именно в тот момент, когда физиономия моя почти размазалась о ту «чудненькую» жизнь, что была мне уготована.

А сейчас…

А сейчас я бы еще полетала. Еще и еще. Короче, я бы всегда выбирала этот путь, будь у меня возможность повтора.

Новый день

– Ну вот и новый день… и мы как новые. Подправила она нас, привела в порядок – работала от души. Вышивала весь вечер наши носики и приговаривала свои шаманские заклинания: «Вот теперь-то вы будете ровнее и устойчивее». Лично я довольна результатом. Красиво получилось. Ажурненько так. Хотя и больно тоже было…

– Красота требует жертв. Кстати, все это из-за тебя, кривая твоя опорная морда.

– Это все, что ты можешь сказать? Я тут являюсь мотиватором сотворения красоты, и никакой от тебя благодарности.

– Я тебе по гроб благодарна буду, если ты сегодня без фокусов отработаешь, чтобы она от нас отстала и перестала что-то еще выдумывать… Чудаковатые все же эти балерины. И ведь всё они, блин, умеют: и плясать, и летать, и шить, и вышивать, и при этом еще материться в такт концертмейстеру…

– И долбить, и пилить.

– Да… было такое. Страшно вспомнить.

– Ну все, тихо. Чего-то она опять нам нашептывает. Давай послушаем…

***

Как же надоела эта фраза: «Отпусти и забудь». Причем эту банальную ерунду говорю я сама себе. Что это за формула такая? Везде и всегда. Накосячила, потом подумала, сказала это дешевое заклинание и пошла дальше. А что делать с осадком, который как изжога не дает спать? Видимо, то же самое: отпусти и забудь! Ни фига! Не сможешь. Будешь жить с этим и дальше с той небольшой разницей, что теперь пакостный фрагмент твоей единственной жизни перейдет из разряда настоящего в прошлое, из словесного признания в осколок памяти.

Вот и все. Фрагмент, да и только. Кстати, бабочки в животе в какой-то момент перестают приносить радость и начинают заживо поедать тебя изнутри. И ты слышишь их чавканье постоянно. Кислотный баланс нарушают, сволочи, а потом еще и какают в душу…

Этот мир слишком стар, чтобы удивлять счастьем.

Боль

И именно боль провоцирует к действию? Воспламеняет души порывы, разжигает жажду к творчеству? Неужели человек настолько противоречив, что именно в те моменты, когда его уже раздавили, плюнули в, казалось бы, неиссякаемый источник доверия и уважения, хочется… быть!

Именно быть!

А вот в какой момент мне стало абсолютно все равно, стало глубоко наплевать на его мерзостные выходки, не помню. Помню, что когда-то это лишало меня сна, давило на плечи, как бетонная стена, сидело, как гвоздь, вбитый в голову. И эта постоянная пульсация в висках, крик, застрявший в горле. И ни есть, ни пить, ни, собственно, жить не хотелось…

А сейчас только фраза в сознании: «Уже завтра все это будет не так актуально, не так интересно, не так нужно и важно. Завтра будут новые герои дня, которых они будут пытаться потопить в своей желчи».

И улыбка…

Да, я знаю, что моя улыбка вас очень раздражает и бесит. Знаю, что порой моя улыбка вызывает у вас желание ударить меня по лицу.

А вот мотивация моей улыбки разная. Часто я просто милая. А иногда мне до лампочки, что вы есть. Или просто достали!

Когда уже придет благословенный конец этому эпизоду моей жизни?!

Но в большинстве случаев теперь можно услышать следующее: «Вот и все, господа! Вам уже не добраться до нее. Все двери закрыты, замки закодированы, пути проложены загадочным лабиринтом. Душа ее вам больше недоступна. Она умирала, загибалась, отчаянно просила у вас помощи и до последнего надеялась. Но, как только она поняла, что последний вздох уже близок, ее душа возродилась и вернулась к жизни. Теперь она здоровенькая, целенькая, благоухает нектарами счастья и благополучия, и вся в себе, в себе любимой.

И вам до нее не добраться!

Вот почему, общаясь с вами, мое «милое и родное окружение», я иногда улыбаюсь. Улыбаюсь, когда вы этого от меня совсем не ждете…

Еще один день

– Наконец-то это издевательство над человеческим телом, а именно над ногами, а еще конкретнее, над пальцами ног, закончилось. Они ни в чем не виноваты! Ни в прошлой жизни. Ни в настоящей…

– Какими-то лихими фразами разбрасывается наша подсохшая дама...

– Это профессиональный сленг. Учись, пока можешь. Неизвестно, сколько мы еще протянем. Приговор объявила: надо их сломать. И как выпучилась… на тебя, левая…

– Чего сразу на меня?

– Ну, ты же у нас типа главная!

– Я не главная, а опорная.

– О-о-о, уже тон сменила! Ну что, спеси поубавилось? Потрепали нашу опорную?

– Нет, ну правда. Что это? Собери свои пятки. Или подними бедра, а еще лучше подтяни бедра! Куда?

– Думаю, на уши. Ну а куда еще?

– Про уши отдельная тема: левое ухо к правой пятке! Расчлененка какая-то!

– Давай за себя говорить. У тебя опять пятый элемент выпер.

– Этот пятый элемент лишний! Неужели она этого не понимает? И синюшный какой-то все время. Отрезать бы.

– Не, она его любит, потирает все время. Она их всех любит. Хотя непонятно, за что. Ухаживает, как за детками малыми. Их все-таки десять – это цифра!

– Она и этих бездельников, прилипал, тоже любит. И что? Ну ни хрена же они не делают, просто они есть. Для успокоения, что ли? Целует их каждый раз, прежде чем надеть.

– Не целует. Она на них дышит.

– Интересно, зачем?

– Дура ты, опорная. Совсем содержимое набекрень съехало. Чтобы тепленькими надеть!

– А-а-а! Простите, если что. Куда нам, дешевой рабсиле.

– Не очень-то и дешевой. По крайней мере, в ее жизни мы последние, а значит очень дорогие! А как думаешь, нас в музей сдадут или дома на полочку реликвий?

– Тебя, дорогуша, на свалку. Ничего не умеешь. Только так, на всякий случай. Ног все же две, и обуть надо было две. Вот ты и существуешь.

– Молчала бы, рожа твоя раскуроченная!

– Я вот одного не могу понять: за что эти странные создания, а их здесь много и все танцуют, себя так ненавидят? Ведь этим разит от их каждого шага, каждого слова. Издеваться над собой? Вас что, мама так учила? Причем у всех у них, видимо, одна и та же мама.

***

Колизей. Бой гладиаторов окончен. Слабого не добили, и его судьбу может решить только Цезарь. А именно его большой палец. И толпа замирает в ожидании. Сердце поверженного стучит, и в эти секунды он осознает, насколько его собственная жизнь ему не принадлежит. Он чувствует все по-другому. Он понимает, что… обмочился, и это ужаснее всего остального. И…

У нас есть свой Цезарь, и его зовут зритель. А большой палец – это аплодисменты. Да, Цезаря не обмануть, не подкупить, не заставить. Не буду гневить Всевышнего, мой Цезарь меня баловал. Хотя бывало, что и давал по шее, бил физиономией об пол. У всех, кто живет на сцене, палец главного судьи иногда был опущен вниз. У кого реже, у кого чаще. И в те моменты, когда палец вниз, хочется забраться в необитаемую, никому не известную пещерку, где уже заготовлен любимый плед, и все диски с сагой «Звездные войны». И выползти снова на свет божий лет через сто. Да, именно зритель и только он вправе судить. И сколько бы ни бросали в артиста грязи, сколько бы его ни ругали, настоящий зритель в состоянии всего этого не замечать, если он хочет, конечно. И никому не отнять того светлого, искреннего и радостного, что было подарено зрителем.

Обратная связь

Вот смотрю на вас и думаю: что вы для меня, а может все же кто? Я так часто разговариваю с вами, что иногда просто уверена: вы меня слышите! Скажут, бред. Но ведь это совсем не так. Признаюсь. Да, иногда я сама открываю двери в параллельную реальность. Для меня она существует. Вы решили, что у меня крыша… Хорошо! Называйте это как хотите – хоть шизофренией! Довольны? Но я-то не одна такая. Мои коллеги по сцене делают то же самое, но только шепотом, чтобы никто не услышал. Чтобы никто не разгадал заклинание договора между балериной и пуантами. Ведь каждый договор чисто индивидуальный. Личностный. Единственный в своем роде. И неповторимый. И все тексты, конечно, совершенно разные. Важно только одно: чтобы они не начали отвечать. Это главное. Как только услышишь обратную связь, знай: дорога одна – в психушку…

Черт возьми, какие же чувства я к вам испытываю? Это привязанность или любовь? Или и то и другое? Если это так, то почему же я с такой легкостью избавляюсь от вас, когда вы приходите в негодность? Точнее, я даже не замечаю, как моя привязанность переходит на новую пару, только что подготовленную для выхода на сцену. Я только сейчас поняла, что не задумывалась, даже не смотрела в ту сторону, куда выбрасывала ваших предшественников.

Как жесток мир потребителя!

Даже эмоции, способные оживить неодушевленный предмет, бесследно исчезают по причине ненадобности предмета прежнего, еще недавно обожаемого...

И еще один день.

– Вот опять она начинает. Выдает просто гениальные тексты: «И чего ты так сигаешь? Как корова!», «На косках – как корова на льду!»

– Если она так похожа на корову, стоит ли вообще на сцене появляться?

– А может, у нее роль такая? Может, это она ее хвалит за трепетное воплощение образа парнокопытного?

– Точно! Еще вчера же кричала: «Не раскидывай свои культяпки! Держи форму! Не лягайся ногами, забьешь его до смерти! Хвост подбери, совсем оттопырила!» Роль, видать, такая!

– Подожди. Тогда мы кто? Копыта? Не, я не согласна! Я на такое не подписывалась! Я обувь, причем высокопилотажная!

– С кривой мордой! Не важно. Главное, мы в деле, а вот в каком – разберемся. Все лучше, чем на съедение жучкам и плесени!

О вечном

Высокое искусство! Почему высокое? Кто придумал это словосочетание и что имел в виду? Творческое вдохновение, полет фантазии, утонченное восприятие реальности? Для понимания высокого искусства нужна тонкая организация души. Оно напоминает мне крутую лестницу с множеством ступеней. И у каждого, кто пытается достичь вершины, количество ступенек разное. В любом случае число это сравнимо лишь с бесконечностью. Важно понять эту бесконечность. И важно почувствовать, насколько уверенно ты шагаешь по ней, покоряя и постигая. Душевное спокойствие наступает только тогда, когда ты видишь начало своего пути и достойный финал восхождения.

Но нет финала в этом восхождении.

Именно поэтому оно высокое!

Поражает другое: добровольное, самоотверженное, фанатичное и ничем не объяснимое самобичевание на каждом этапе неутомимого желания идти дальше и подниматься выше…

Подниматься, несмотря на беспощадную конкуренцию и на желание любого занять твое место. Ведь каждый шаг, каждая ступенька этой крутой лестницы имеет свое название. Одну из этих ступенек можно смело назвать «Боль». Она, эта боль, к сожалению, повторяется с завидным постоянством. Еще чаще повторяется ступенька «Жертвоприношение».

И все это непременно чередуется с «Бессонными ночами» и «Неустанным, вдохновенным трудом».

Вот такая она – эта чудесная и удивительная лестница!

Преодолеваешь ее и не знаешь, дойдешь до вершины или нет. И на этом долгом, изнурительном пути слишком много потерь, порой важных и значимых. А останавливаться нельзя, и повернуть назад невозможно.

Да, конечно же, есть и другие лестницы – менее крутые и куда более короткие. Но мне дорога́ именно моя, потому что она любимая и родная, непредсказуемая и притягательная, прекрасная, мучительная до слез и одна-единственная в моем сердце.

Измена

Принимать или нет? Практически – как «быть или не быть».

Происходит однажды, а потом реприза. И ведь каждый раз переживаешь по‑разному. Особенно тяжело, когда это происходит впервые. Сразу бросаешься в крик и в истерику.

Принимаешь радикальные решения, возникает принципиальная позиция, а самое главное, что весь мир вокруг знает: ты в грязи, но…

Но с принципами. Тут важно отмыться. И как только отмылась, то пошла дальше…

А дальше на дороге опять грязь. Но так сразу и не скажешь – умеют они, падлы, маскироваться. И лежит ведь симпатично. Подбираешь и идешь дальше. А там развилка, а на развилке камень: налево пойдешь – останешься с этой грязью навсегда. И ведь не отмыться никогда, и жить тебе с этим. Направо пойдешь – бросишь мерзавца, и будешь чистенькой, потому что ни к чему тебе с этим возиться.

Но вот в чем проблема. Нет гарантии, что через некоторое время, через определенный промежуток пути тебе опять не встретится…

Так что в очередной раз ты просто молча принимаешь решение. В моем случае – тихонько удираешь огородами, и только направо, и никаких других вариантов, никаких компромиссов. Допускаю, что компромиссы могут быть, но только не со мной. Меня такой мама родила.

В чем проблема, могут спросить, почему?

А ушла любовь! Мимо прошла… Как-то так. Развилок в моей жизни было не так уж и много, но все же были. Путь этот не самый прямой и не самый гладкий. Не похож на comme il faut. Да и слава богу!

Вот я тут подумала, что, если бы пришлось начинать сначала, я бы не стала ничего менять.

Точно до каждых грабелек, каждого подло подложенного камушка, каждой вырытой канавки. И сегодняшний результат, то, к чему я пришла, меня очень даже устраивает.

Попытка договориться. Сцена

Ну привет. И как тебе? Тебе, поглотившей столько доверчивых душ, сломавшей столько жизней, загубившей множество надежд. Да что же ты за творение такое? Вершитель судеб, властелин стремлений и грез.

О тебе мечтают, за тебя дерутся, тебя боятся и от тебя уходят!

Уходят иногда с победой, иногда с поражением, но всегда, всегда хотят к тебе вернуться!

Что в тебе такого демонического, что ты не отпускаешь? Что такого колдовского, что заставляет страдать в разлуке с тобой?

Ответь! Пожалуйста! Хотя нет. Молчи.

Признаться, у меня всегда получалось договориться с тобой. Ну почти всегда. Каждый раз перед началом спектакля, я приходила к тебе. Я выпрашивала удачу, просила не подводить, не ставить подножку. Я держала руку на твоем пульсе и чувствовала твое дыхание. С годами я научилась тебя понимать, слышать, и ты была снисходительна ко мне.

А я всегда была благодарна тебе.

Ответь только на один вопрос. Почему? Почему не отпускаешь, когда знаешь, что пришло мое время уходить? Держишь так, как будто я единственная, незаменимая. Посмотри, сколько у тебя новых жертв. И все они молоды, полны сил и готовы быть с тобой всегда! Они не сводят с тебя глаз, они молятся на тебя и поклоняются тебе, как божеству. Многие из них еще не знают твоего коварства. Некоторые знают, но все же надеются и верят в твою благосклонность.

Так что же со мной? Прошу тебя, отпусти! Не зови больше...

Я хочу почувствовать свободу, хочу понять, что этот раз – последний, что именно сегодня некий этап моей жизни закончится, и я начну что-то новое, и мне, наконец, будет хорошо!

Новый день. Пуанты

– Сегодня был тяжелый день. Ужасный! Она как будто взбесилась. Гонит, гонит, гонит – подряд, без остановки. Агония какая-то. Сама же говорит, неделя еще впереди. Зачем же так гнать? И сегодня ей совсем не жалко было своих любимцев. Они еще в середине этой вакханалии под названием репетиция перестали подавать признаки жизни. И ей было все равно. А я услышала. Наконец-то услышала! Ей было больно. Больно и страшно. Сегодня эти ощущения затмили удовольствие от правильно выполненных пируэтов. Откуда взялся этот страх? И что-то мне подсказывает, что с каждым днем мы будем слышать ее все больше и больше. И что это за монологи такие? Зачем она себя уговаривает?

– Не уговаривает, а разговаривает. С собой. Слышишь, как себя ругает?

– И как будто плачет…

– Да не плачет она, а улыбается.

– Это она для всех, а на самом деле…

– Плачет, шепчет, стонет, а потом затихает, словно ждет чего-то. Что это? Кто это?

– Это душа. Мы теперь ее слышим.

– А почему именно сейчас?

– Сейчас все пропитано ее нутром. Она танцует, и частички ее души, словно брызги, летят в разные стороны, растворяясь в окружающих предметах. Такое ощущение, что всё, к чему она прикасается, всё чувствует ее: этот пол, эта палка…

– Станок, левая. Запомни уже…

– А мы?

– А мы теперь с ней одно целое. Мы часть ее тела, мы слышим ее душу, мы живы и будем жить, пока она в нас танцует. И в ее случае – просто пока танцует.

– А почему?

– Ты еще не осознала? Глупая ты, опорная. Мы – последняя пара! В нас впитывается все: страх и боль, счастье и грусть, любовь и ненависть, радость и горечь. Горечь от каждого ускользающего дня ее танца. Она ведет обратный отсчет.

– А что будет, когда он закончится?

– Ничего. Там дальше ничего нет. Нет жизни, нет дыхания, нет пульса. Там смерть, и она это знает.

– Наша смерть?

– Нет, ее. Но это значит: и наша. Мы ведь начали становиться единым целым. И сейчас мы – это и есть она. Мы чувствуем не только, как она вращает носок, но и зачем она его вращает. Легкое balançoire, arabesque, и мы уже понимаем, что она хочет сказать, и продолжаем эту ее мысль. И понимаем, сколько усилий и терпения, сколько смысла в каждом едва заметном движении…

Уходя – уходи

Люди не ценят. Живут себе, пользуются друг другом и ничему не учатся. Точнее, они не осознают, не понимают. Или не хотят понимать. Поэтому и не ценят. Может быть, это прописная истина, но, только потеряв, люди прозревают…

И только тогда им становится по-настоящему больно! И в этой боли возникает безысходность. Наступает чувство бессилия. И нет выхода. У всех без исключения. Обратно не вернуть, в эту пропасть не заглянуть. Остаются только какие-то предположения, видимость призрачных надежд и едва мерцающая вера. Но все это не помогает, не успокаивает, не лечит, не дает забыть или забыться. Лишь одно гложет изнутри и не дает покоя. Стыд. За поступки, за мысли, за произнесенные слова. А пытаться хоть что-то изменить уже невозможно. Человек беспомощен перед законами мироздания. Уходят те, кому пришло время уходить. Они должны уступить место другим. Но кому пришло это время? Кто может знать наверняка? И не ты ли сам должен вскоре покинуть этот притягательный плотский мир?!

Всему есть начало, и всему есть завершение. Когда-нибудь и на тебя будут смотреть как на помеху. Как на лишнего. И никому нет дела, что тебе так хочется жить: быть в работе и выступать, дарить автографы, обнимать родного человека на семейном фото, сидеть с другом в кафе, бежать по упругому песку вдоль моря и просыпаться по утрам от весеннего солнечного света.

Страшно быть списанной! Страшно стоять в очереди на прощание. Кстати, просто к слову: сегодня вечером у меня последняя, генеральная репетиция этого вышеописанного спектакля. Я первая в очереди на прощание.

Прощание со сценой...

Новый день

– Опять началось! Как это вообще возможно? Убрать за себя ногу… спрятать диафрагму… Как?

– Так же, как и опустить хвост на пятки, достать макушкой до коска, проутюжить пол стопой, жирно сесть, гордо встать, мягко лечь…

– Как ты думаешь, они друг друга понимают?

– Думаю, что да. У них у всех в голове одна и та же ерунда.

Искренность

Ты самое простое, на что способен человек!

Но и самое сложное из того, что может человек позволить. Тебя порой так не хватает. Но иногда ты способна причинить невыносимую боль. Ты олицетворение всех самых прекрасных человеческих чувств, но ты способна и убить. Тебя ищут, за тобой охотятся, тебя даже пытаются купить. А приобретая, стараются спрятать подальше, чтобы никто не увидел твоего истинного лица. Ведь оно не всегда прекрасно! Вот и я так хотела жить в твоем окружении. Я доказывала тебе, что не испугаюсь твоих разных лиц и образов, что я приму тебя в чистом виде и не буду пытаться приодеть в вычурные наряды такта, этикета, порой столь неуместного правильного воспитания, скромности и сдержанности. Я надеялась, что смогу избежать пожирающих правил игры человеческого общества.

Не получилось. И ты жестоко отомстила. Ты моим же голосом продекламировала мне, что да как. И вот сейчас я уже не могу без тебя. Я – может, не словом, но взглядом –представляю тебя на зрительский суд. И, пожалуй, самое замечательное то, что, когда достигаешь состояния необходимости искреннего выявления истины, реакция остальных перестает тебя волновать.

Да и плевать я хотела, что вы обо мне думаете. Ради бога! Что и сколько угодно. Мне хорошо с моей правдой. Совесть больше не втыкает ножи в селезенку, а душа ликует, что имеет право на свое первозданное, неопороченное существование. Знаю, что это ненадолго. Знаю, что меня будут пытаться порвать на мелкие кусочки. Будут пытаться утопить. Но это того стоит.

Я не часть стада, и нет у меня пастуха!

Нет за спиной цепного пса-надзирателя, и нет на мне ценника!

Я – это Я!

***

Почему иногда так хочется ничего не хотеть?

Смотреть, чтобы не видеть. Слушать, чтобы не слышать.

Выбираю одну точку на горизонте, и она для меня в эту минуту весь мир. И чувствую, как раздражает меня вся эта оставшаяся за плечами, суетливая жизнь. Шарканье ног, звуки телевизора, гул проезжающих машин, однотонные голоса людей, бессмысленно прожитые часы и минуты, из которых можно сложить целую жизнь.

Целую жизнь в моем одиночестве.

А что для меня значит мое одиночество?

Для одних это повод пофилософствовать, для других – познать себя. Для кого-то – горе, несчастье. А для меня это образ жизни. Ведь я так живу. Мне так комфортно. Черта характера, врожденная особенность, которую я, кстати, не хочу менять или терять. Не скажу, что испытываю состояние безмерного счастья. Да я и не бываю одна, когда одна. Память выталкивает из всех закоулков огромное количество созданных образов, и они мелькают как в цветном многосерийном фильме. Были мы в твоей жизни, говорят они, были! Мы часть тебя, и будем жить с тобой бок о бок, нравится тебе это или нет. Одни образы вызывают улыбку. Некоторые заставляют краснеть. И стыдиться!

Сволочи!

И еще один день. Пуанты

– Опять она с ними разговаривает. Опять: «Мои родные, дорогие. Потерпите еще немножко!» И трет, и трет их. Как будто без нас они на что-то способны. Десять синюшных, никчемных отростков. А про мизинцы я вообще не говорю. Они умерли еще тогда, когда она увидела свои первые пуанты. Они от шока впали в кому. Безвозвратно. А потом и вовсе умерли. Она ведь с ними двадцать четыре часа в сутки. Вот и вымолили к себе особое отношение. А с нами как что не так – сразу за молоточек. Или иголки давай втыкать. Перепонок ей, видите ли, не хватает. Стопа, видите ли, выпадает. Куда? Хотелось бы знать. Ниже пола не выпадет. Ой, бедные мы, несчастные. Великомученики!

– И не говори!

– О-о-о, наконец-то голос подала. Вот спасибо, что слушала!

– Да брюзжишь не переставая. Я уж молчу в надежде, что успокоишься.

– Это нервное, понимаешь. До спектакля совсем ничего. А на мне ответственность.

– А я, типа, погулять тут вышла, да?

– Нет, но, согласись, я все же ведущая!

– Опять понесло… Пафос – мое второе «я». Все, я выключаюсь.

– Спи-спи, наглец безответственный. А я еще немного подумаю о прекрасном…

– Думай. И тряпье подбери. А то опять весь нос в клочья.

Никогда

Никогда! Теперь это слово ключевое для тебя. Теперь оно будет молоточком стучать в висках. И скоро все, что тебе важно и любимо, что свято в этой жизни, будет уплывать под флагами, на которых черным по белому…

Нет, красным по белому, кровью по белому будет крупно выведено: «Никогда!». Никогда ты не будешь больше там, ради чего билось сердце многие годы. Никогда не будешь так ярко слышать запах старой краски на декорациях, никогда больше это не будет так приятно и трепетно. Никогда больше не будешь поглаживать пол, уговаривая не ставить тебе подножку. Никогда больше не будешь считать эти звонки в обратном порядке: три, два, один. Никогда больше звон их не будет накатывать на тебя волной тошноты и смятения. Никогда больше черная дыра зрительного зала не будет тебя завораживать, как бездна, кишащая загадками непредсказуемой реакции. Никогда больше слепящий свет софитов не будет проникать в самое душу и останавливать сердцебиение. И никогда больше ты не будешь ругать последними словами того, кто направил пушку тебе прямо в глаза. Ему ведь все равно, что у тебя диагональ!

Никогда больше твоя голова не будет кружиться в безумном ритме, превращая огни рампы в змеиное кольцо, которое душит своим красным светом. Никогда больше ты не будешь снимать пуанты и наслаждаться болью от вновь обретенной человеческой формы. Никогда больше ты не будешь покидать эти стены с чувством полного, безграничного счастья и желания идти к новым образам, несмотря на смертельную, тотальную, уничтожающую усталость, которую ты почувствуешь только через несколько часов после первой попытки уснуть…

Вот я не могу вас понять. Искренность для вас зло. Ну такое вселенское, я бы сказала. Если плохо, так и скажите, что плохо. Ведь всегда есть спасительные фразы вроде «Это не в моем вкусе» или «Я бы увидел по-другому». Вполне культурное облачение для негативного мнения. Так нет же, вы предпочитаете процедить сквозь зубы «Поздравляю!» и резко поменять тему. Как будто сотворенное тобой настолько мелко и ничтожно, что вскользь брошенной фразы вполне достаточно. Но ты ведь ждешь. Ждешь искренности и понимания. Ждешь достойного, делового и профессионального обсуждения. Ждешь простого человеческого мнения.

"Да куда тебе до моего великого мнения» – обычно именно так пытаются себя преподнести… Или здесь другое? Боже! Неужели банальная зависть способна лишить дара речи? Неужели этот порок так всемогущ и имеет такую власть над человеком? Неужели зависть способна задушить любые светлые ростки душевной доброты?

Нет вакцины от этой неизлечимой болезни. Нет противоядия от чумы под названием зависть. И люди даже не пытаются его найти. Не проводят исследований, не создают специальных лабораторий под названием «в борьбе против зависти». А ведь жертв зависти больше, чем после любой эпидемии.

Пожалуйста, господа ученые-медики, придумайте такую таблетку, такую вакцину, которая будет очищать душу, отрезвлять мозг и рождать в человеческом сердце чувство доброты и сочувствия!..

Прощание. Сцена

Я пришла в последний раз. Теперь ты от меня избавишься. Что просить сегодня у тебя, в этот последний прощальный день? Успеха, удачи, возможности еще хоть раз вернуться? Пожалуй, не буду ни о чем просить. Сегодня я просто помолчу. Пусть будет как будет! Пусть сегодня я просто забуду о том, что что-то кому-то должна.

Пусть сегодня на сцене буду только я!

Моя душа

Пусть сегодня я посмотрю на тебя ее глазами, только ее. Без всех страстей, смятений, сомнений. Быть может, потом станет легче, понятней, как от тебя уйти и как жить без тебя. Нет, я не буду проверять сегодня наш контакт, я просто посижу. Тебе же нравится, как я пальцами дотрагиваюсь до тебя и чувствую…

Что-то чувствую.

Выдержи меня еще раз. Знаю, ты ищешь молодой крови. Тебе нужны новые жертвы. А кто же я для тебя? Уже использованный материал, пройденный этап, уходящая натура?

Но сегодня тебе придется быть со мной. Сегодня я буду жить в «сегодня». Я возьму у тебя сполна то счастье, за которым пришла сюда много лет назад. Ты отдашь мне его. Ты вернешь мне мою душу. Я заставлю тебя. Я сольюсь с нею, когда буду танцевать, и уже никуда не отпущу. Пусть потом это сведет меня с ума, пусть потом я утону в собственном безумии. Но сегодня, сейчас, здесь я самая счастливая. И этого ты у меня не отнимешь. Это мое. Да, я уйду потом. Уйду навсегда. Мой уход причинит моим близким много боли. Они, наверное, никогда не поймут меня. Но только так я смогу доказать всем, себе, и прежде всего тебе, что я знаю, что такое счастье. Я его испытала! Я его вижу! Я его чувствую!

Последний контакт. Пуанты

– Почему она замолчала?

– Почему она нас не снимает?

– Почему мы ее больше не слышим?

– Где душа? Молчит. И она молчит.

– И нам пора замолчать. Мы ведь его выполнили. Свое предназначение.

– По-моему, очень даже неплохо выполнили.

– Значит, точно пора.

– И нам, и ей.

– Прощайте, уважаемая публика. Нет, не скажем «до новых встреч». Да, это было прекрасно, но все прекрасное когда-нибудь кончается. Мы забираем ее в мир снов и грез, где состояние полнейшего счастья будет вечно. Где нет жестоких палачей, низких, лживых друзей, аморальных обожателей и иных вершителей судеб. Мы забираем балетную душу с собой, и вы более не сможете над ней глумиться! Все, достаточно, господа! Она вам больше недоступна. Вы будете помнить о ней, желать ее, кусать губы, грезить ею, но никогда больше не притронетесь к ней! Слышите? Никогда!

– А? Что? Тело? Ах да, тело… Да, забирайте…

Конец.

В литературной обработке повести принимал участие кинорежиссер и драматург Ефим Абрамов.