Петр Дубенко. Единым росчерком пера

Большие напольные часы в корпусе из красного дерева гулко ухнули одиноким ударом, который отозвался басовитым эхом в полумраке просторной гостиной. Бросив беглый взгляд на циферблат, действительный тайный советник Иван Александрович Заборовский в шестой раз за последние полчаса подошел к ростовому зеркалу и придирчиво осмотрел отраженного в нем двойника. Недовольно поморщился, с раздражением поправил шейный платок с кружевной оторочкой, но в итоге все равно остался недоволен – уже три года, как он сменил военную форму на гражданское платье, а любой цивильный наряд смотрелся на нем как седло на корове.

С тихим сокрушенным вздохом Заборовский отошел от зеркала и остановился у стола, на котором негде было яблоку упасть. Обильное угощение обошлось недешево. Но Иван Александрович о потраченных деньгах не жалел, ибо через двадцать… нет, уже через десять минут он – русский посол во Флоренции – должен встречать известных на все Средиземное море греческих корсаров Ламбро Качиони, насчет которых письмо из Петербурга гласило недвусмысленно: любой ценой убедить начать войну против турецкого султана.

Заборовский нервничал. Пожалуй, в самые опасные минуты своей военной жизни не испытывал он такого волнения. Даже под Шумлой, когда на его авангард из пяти батальонов неслась орда в пятнадцать тысяч янычар, не чувствовал бригадный генерал Заборовский нервной дрожи в коленях и предательской слабости рук, одолевших его теперь, посреди тишины и спокойствия. Оно и понятно. Волею судеб он оказался на другой войне, победа в которой добывалась не в пороховом дыму под оглушительный рокот орудий, а за обеденным столом, под звон бокалов и стук серебряных приборов. И сегодня его ожидала первая битва в этой войне.

Заборовский отошел к окну и, прикрыв глаза, помогая жестами, начал в очередной раз повторять заготовленную речь. Однако не успел он закончить с пышным приветствием, как в гостиную плывущей балетной походкой вошел секретарь Синегубов: невысокий, узкоплечий от природы, он выглядел еще мельче и тщедушнее в тесном облегающем камзоле и чулках в облипочку на ногах-спичках, а пышный парик в три ряда завитых буклей, из-за которых голова смотрелась неестественно большой, лишь усугублял первое впечатление.

– Что? Уже? – взволнованно спросил Иван Александрович.

– Что уже? – секретарь остановился и в удивлении вскинул брови. – А-а-а, паз анкор. Гости еще не явились. Да вы переживайте, Иван Александрович, у людей этой категории не в чести́ приходить вовремя.

– Так пошто тревога?!

– Тревога, простите? А-а-ах, да, понимаю. Военный жаргью. Трудно избавиться? Понимаю.

Заборовского передернуло от снисходительной улыбки секретаря.

– Онорэ Иван Александрович. – Синегубов достал из-под мышки большую папку. – На нашу миссию возложены и другие задачи. Можно, бьен сюр, назвать их повседневными, но оттого они не становятся менее апорто. Им тоже нужно уделять внимание. Приходится.

– Что, обязательно прямо сейчас?

– Понимаю вашу досаду. Но ля ферэт, нарочный с диппочтой в Петербург отправляется через час, и нам необходимо отправить с ним несколько бумаг, которые требуют вашей синьятюр. И поскольку предстоящий конверасьё вполне может продлиться несколько дольше… А следующая окказьён будет только через месяц…

– Ладно, ладно, давай. – Заборовский раздраженно махнул рукой и размашисто, чеканя каждый шаг, прошел в угол гостиной, где рядом с огромным, обитым кожей диваном притаился маленький письменный столик. – Ну, чего ковыряешься?

– Бьен сюр, это не займет много времени. Так, начнем с этого. О тратах миссии за минувший ля муа. Вот здесь подпишите. Так-с. – Иван Александрович торопливо выводил внизу каждого листа размашистый вензель. Секретарь бережно принимал подписанный документ и торопливо протягивал следующий. – Ля рапо́рт о встречах с посланниками других стран. Ага. Ля лист волонтеров, завербованных за последний ля муа. Вот и все. Осталась одна незначительная па-апье. Даже стыдно вас беспокоить такой эн пти. Но решить этот вопрос без вашего участия никак не получается. Я вообще не хотел вам об этом сообщать и пытался…

– Что там?

– Тю вуа. Один французский офицер подал прошение и настойчиво требует, чтобы оно было рассмотрено на самом высоком уровне. Наглый, настырный тип. Э пропромон парле, меня предупреждали о его несносном характере, но я и подумать не мог, что весь этот комеди-и зайдет так далеко. Этот наглец меня осаждает и говорит, что не успокоится, пока не получит ответ лично от вас.

– И чего хочет?

Синегубов картинно закатил глаза.

– О мон дьё. Требует, чтобы ему сделали исключение и приняли в русскую армию в том же чине, без понижения.

– Не понял. Что за понижение? – спросил Заборовский, мельком глянув на часы, на которых было уже без трех минут назначенное время.

– Компрёне, вы еще не успели вникнуть во все дела, но, по особому указу ее величества, французских офицеров, что изъявили желание поступить к нам на службу, велено принимать на два чина ниже от того, в котором они служили во Франции. После того как толпа казнила их короля, они побежали из страны в таком числе, что нашей армии столько просто не нужно. Он утрэ, вопрос денег имеет не последнее значение. Ха‑ха, мон дьё, для этого придется продать все лапти в России.

– И что французы? Соглашаются? – Перебил Заборовский.

– Бьен сюр, куда же им деваться? За последнее время, если не брать в расчет всякий эн пти, три полковника и даже один женераль. Вот такие люди смирили гордыню. А этот… Я уже не знаю, что еще ему парле ву. Но мои доводы не убеждают его в бесполезности задуманного аффэр. Он продолжает настаивать. При этом его поведение абсолютно не тождественно нормальному. Прэзанте, он даже пробовал меня побить, когда я…

– Побить? – Заборовский искренне хохотнул и, представив, как настойчивый офицер лупит Синегубова, осознал, что симпатизирует безымянному французу и даже немного ему завидует.

Но тут же приятная сердцу картина сменилась другой: Синегубов вручает французу подписанный им, Заборовским, отказ. Фантазия живо нарисовала секретаря, его довольную рожу, презрительную улыбку и победный насмешливый взгляд, под которым гордый боевой офицер теряет осанку, бессильно роняет руки и опускает голову.

– Где прошение?

Синегубов хмыкнул.

– Жамэ дё ля ви, Иван Александрович. Сей опус не достоин и минуты вашего внимания. Оттон плю не стоит отвлекаться на него в такой момент. Перед столь ответственной конверсасьё. Текст отказа я уже составил. Вам нужно только подписать.

Заборовский даже не взглянул на документ, который секретарь положил перед ним:

– Прошение! – спокойно, но настойчиво повторил он.

Улыбка исчезла с лица Синегубова:

– Хм, конфье муа, Иван Александрович…

На этот раз Заборовский перебил его требовательным жестом. Синегубов растерянно пожал плечами и достал из папки небольшой листок серой шершавой бумаги, мятый, с загнутыми углами и неровно сложенный пополам. Заборовский нетерпеливо выхватил его из рук секретаря, развернул и побежал глазами по тексту, иногда шепча себе под нос:

- Ага. Ага. Артиллерист. Капитан. Наполеон Бонапарт. Понятно.

Заборовский положил прошение на стол и потянулся к перу. Секретарь замычал, пытаясь возразить, но не находил для этого слов – только междометия, и при виде его смятения Заборовский злорадно улыбнулся. Наконец-то они поменялись местами. Весь последний месяц этот напыщенный индюк заставлял посла ощущать себя полной никчемностью. Заставлял взглядом, полным снисходительного превосходства; речами, которых Заборовский часто не понимал; и даже просто одним присутствием, когда на фоне его модных нарядов действительный тайный советник выглядел деревенским увальнем. Но теперь он поквитается. И пусть завтра из Петербурга в него жахнут картечью за самовольство, пусть даже отзовут со службы и отправят коротать остатки дней в глухой деревне. Пусть. Но прямо здесь и сейчас он все-таки щелкнет по носу эту чернильную крысу.

Заборовский решительно обмакнул в чернила перо, но, уже поднеся его к бумаге, заметил на острие небольшой сгусток. Он замешкался в поисках промокашки, и в этот короткий миг все вокруг застыло, замерло, затаило дыхание в надежде на то, что длинную череду кровавых событий, в которых очень скоро на целых двадцать лет погрязнет вся Европа, прямо сейчас отменят одним легким росчерком пера. Но уже спустя мгновение сотни тысяч шестеренок разного калибра сдвинули колесо истории с места, и оно завертелось, как прежде.

Пока Заборовский пытался выудить из коробочки промокашку, в гостиную вошел лакей:

– Сеньор Ламбардо Качиони с друзьями! – громко объявил он, и, побледнев от волнения, Иван Александрович отложил перо, так и не подписав прошение неизвестного артиллериста французской армии Наполеона Бонапарта.

– Потом напомнишь, – строго наказал он Синегубову, поднимаясь из-за стола.

Секретарь с подобострастным поклоном принял листок. Заборовский поспешил навстречу гостям и, глядя ему вслед, Синегубов язвительно хмыкнул:

– Да-да, ваше превосходительство, обязательно напомню, – тихо прошипел он, с хрустом комкая бумагу.