Ян Кауфман. ШУРКА

Ленинград, январь 1942 г.

Петрович уже двое суток замерзал на голом матрасе, накрывшись пледом, бушлатом и пальто. Хорошо хоть, что ноги были обуты в неснимаемые старые валенки. Квартира стояла пустая и стылая. Последнее чучело головы кабана днями распотрошили и съели. Соседи давно не появлялись, а кого-то, видать, уже отвезли. Одолевал голод и холод, но воспоминания все же не давали заснуть:

«Хорошо, что жена с дочкой нынче где-то там, за Уралом. А мы уж тут с Шуркой как-нибудь доживем... Правда, как дожить на одну пайку хлеба?.»

Петрович слышал у своего уха тяжелое дыхание волка, лежащего рядом, и нервные подергивания его лап радовали: «Жив Шурка! Видать, что-то свое чует».

Вспомнилось, как лет пятнадцать назад, приехав под Красноярск поохотиться на кабана, выпросил этого махонького волчонка у охотников, убивших волчицу. Привез в Ленинград. Сашенька, дочурка, назвала его Шуркой.

Петрович открыл глаза. Рядом с матрасом лежала неотоваренная за два дня хлебная карточка. Очень хотелось есть и пить, но сил подняться уже не было. Кидало в дрему. Но воспоминания не отпускали.

«В сороковом году полетел с Шуркой в его места, под Красноярск. Стоял январь. Снег по колено. Местные охотники устроили гон на кабана с собаками. Попросили меня не пускать Шурку с собаками – разгонит всех. Оставил его на привязи у базы. Охотников с собаками отвезли подальше километров на десять. Пошли искать кабаньи следы. Кручусь в кустах с двустволкой. Смотрю, ломая кусты, на меня несется секач с огромными клыками, щетина дыбом, уши торчком, а мимо проносится невесть откуда-то появившийся Шурка и бросается сзади на него. Я с испугу выстрелил дуплетом кабану в голову, и он замертво осел на снег.

Спас мне жизнь тогда Шурка... Сорвался с привязи, почуяв беду.

И я в обиду его не дам. Ведь он людям верит, а они его убьют с голодухи».

Глаза Петровича были полузакрыты. Голод и холод отступили.

Так и нашли их двоих спустя несколько дней, уснувших навсегда в счастливых воспоминаниях...

Июнь 2020 г.